Преподобный Никон Оптинский (Беляев) ДНЕВНИК 1907-1910 гг.

Год 1909

1 января 1909 г.

Однажды, когда я беседовал с Батюшкой, он, между прочим, объяснил один текст из Евангелия от Луки: "И проходит сквозь безводные места, ища покоя, и не обретает" (Лк. 11, 24).

– Что разумеется здесь под "безводными местами"? Души людей слабых, порочных, не имеющих никаких добродетелей. Диаволу неинтересно соблазнить и навести на грех такого человека, для которого согрешить не только мыслию и словом, но и делом, есть дело обыкновенное. Такого человека он вводит в грех без всякой борьбы, как, обыкновенно, действует он в миру. Наконец он опять решается возвратиться к тому человеку, из которого он исшел, и приходит... Когда он исшел из этого человека, человек ощутил умаление борьбы со страстями, они его как бы перестали тревожить. И он предался рассеянности, перестал внимательно следить за собой, впал в беспечность. Вот в таком-то состоянии его и находит, возвратившись к нему, диавол. Видя его не готовым к борьбе с собой, пользуясь его беспечностью, диавол идет и берет с собой еще семь духов злейших себя, и "вшедше, живут ту, и бывает человеку тому последняя горша первых..." (Лк. 11, 26). Поэтому всегда надо внимать себе.

Не помню хорошо, кажется, Батюшка говорил, что такой человек, по утишении страстей, дал место в себе гордости, что и способствовало тому, что он пришел, наконец, в такое бедственное положение.

После трапезы Батюшка обратился к нам с кратким словом. Передал благословение от архипастыря и высказал пожелание, чтобы мы проводили жизнь по возможности монашескую, шли к единой необходимой цели – спасению души, в горний Иерусалим, ибо других целей, надежд и упований у нас и не должно быть.

4 января 1909 г. Воскресенье.

Как-то Батюшка сказал следующее:

Недавно к Батюшке пришел исповедоваться и побеседовать монастырский иеродиакон о. В. После исповеди он Батюшке и говорит:

– Благословите, Батюшка, я буду к вам ходить.

– Да ты ведь и так ходишь!

– Нет, Батюшка, ходить на откровение помыслов. Я их никому никогда не открывал. А теперь иногда спрошу что-либо у старших – они смеются. Вот я и решил просить у вас благословения ходить к вам на откровение помыслов...

Рассказывая это мне, Батюшка сказал:

– Он говорит мне про монастырь, а я думаю: про монастырь что и говорить, ведь и у нас в Скиту то же самое.

Вот и я лично слышал следующее. Когда мы жили еще в старом корпусе с братом Иваном, келейником о. Иосифа, мы шли однажды к Батюшке на благословение. По мирской привычке я громко разговаривал. И между прочим, я стал говорить об откровении помыслов. Тогда брат Иван, шедший до сих пор спокойно, одернул меня за руку, сказав:

– Тише... Здесь не любят откровения помыслов.

Это было уже почти год назад, я, может быть, слова не так передал, но смысл верен. Замечал я и другие недостатки в духовной жизни братии Скитской. И что это действительно недостатки, я заключаю из того, что Батюшка однажды мне сказал следующее:

– Наш Скит во внешнем устройстве вполне благоустроен, а в духовном строе есть пробелы.

Видя эти недостатки, я невольно по свойственной мне немощи, осуждаю братию, хотя и чуть-чуть борюсь с осуждением, но как-то не могу равнодушно смотреть на это, ибо иногда огорчаюсь при мысли, что это у нас, у нас в Скиту!

Также недавно Батюшка говорил:

– Теперь редко с кем из монахов можно поговорить о Боге, о вечной жизни... Так... только простой, обыкновенный разговор…

Все это я пишу для того, чтобы видно было, как упало монашество, что оно мало теперь походит на монашество первых времен, что теперь и можно только спастись смирением, терпением и откровением помыслов, ибо никаких подвигов у нас нет. Это мне говорил Батюшка и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир и дает слабых монахов. Вот, например, я. Какой я монах, какой я послушник, я даже не похож на монаха! Не велика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру и притом еще в городе, то он, то есть мир, оставил на мне свою печать.

Иногда приходят минуты, когда я начинаю чуть-чуть сознавать то, что я сейчас написал...

31 декабря Батюшка говорил мне о евреях, о их хитрости, пронырливости, о некоторых их тайнах, например о их ожидании в скором времени их мнимого мессии-избавителя. Я об этом ничего не знал, даже не предполагал ничего подобного. Это мне открыло глаза на дело, а дело это не пустяк. В заключение всего разговора Батюшка сказал мне:

– Я это вам для того говорю, чтобы вы знали, что такое монастырь, и что такое мир. Там ничего не знают.

И вот представляется мне иногда следующее: я спокоен, я знаю, что теперь вьюга, мороз, но в келии все равно тепло. Стены не пропускают холода, только слышно, как в трубе воет ветер. И появляется какое-то невольное чувство радости, что я не на морозе, а в теплой келии. Подобное чувство я ощущал в миру... С этого внешнего чувства я перехожу на духовное, внутреннее и думаю, что весь Скит с его плохонькой деревянной оградой есть теплая уютная общая келия, где все мы греемся и радуемся, что мы не в миру, ибо там мороз, там веют вихри ложных, пагубных учений, унося из души бедного неопытного юноши все хорошее, святое. Там всякому грозит опасность замерзнуть духовно, там редко кто согреет. Там метель, которая совершенно засыпает глаза, так что они ничего не видят, там слепнет человек. Там буря зла...

И слава Богу, что я здесь. Я постоянно должен благодарить Бога, помня, где я, и откуда вывел меня Господь.

7 января 1909 г. Среда.

Прошли, пролетели, промелькнули святые рождественские дни. Прошли, то есть отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро. День летит за днем, и времени не заметно.

– Это оттого, что наши старцы, – говорил как-то Батюшка, – очень мудро распределяли время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время...

Вот уже второе Рождество, второй Новый Год встретил я здесь и провел. Только Бог и знает, доживу ли я вообще до этого времени на будущий год или уже окончу свое земное странствие. А если и доживу, то буду ли в Скиту?.. На все воля Божия, ей надо покоряться...

Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием отец протоиерей Валентин Николаевич Амфитеатров. <…> Когда мы сказали маме о нашем желании, мама, хотя и предполагала, но все-таки была поражена и решила съездить посоветоваться к о. Валентину. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности о таком деле, о котором он и не может советовать. "Я никогда не был монахом, – сказал он, – как я буду советовать".

11 января 1909 г. Воскресенье.

Срвнительно недавно Батюшка рассказал мне следующее:

– Хочу я, – говорил Батюшка, – рассказать вам про одного англичанина... Не знаю, занимаются ли современные англичане подобными вопросами... Так вот, однажды сидел этот англичанин и пристально глядел в окно. Вдруг он говорит:

– Теперь мне это понятно!

– Что тебе понятно? – спросила его жена, а может быть, и еще кто-либо из присутствующих.

– Теперь мне понятно, – сказал он, – как наши тела после всеобщего воскресения мертвых будут прозрачны.

– Почему же это тебе стало понятно? – спросили его.

– Вот, – отвечал он, – я гляжу на стекло и думаю. Ведь стекло прозрачно, тогда как его составные части: земля, уголь и другие – вовсе не имеют этой прозрачности. Поэтому и тело человека, обратившееся по его смерти в прах и землю, по Божию велению может восстать в ином, нетленном, светлом виде.

12 января 1909 г. Понедельник.

Недавно Батюшка рассказал мне следующее:

– Я в гимназии хорошо учился, шел первым по классу. Были у нас тогда полугодовые репетиции. Я сдал все хорошо и, приехав домой, размышлял, что я буду читать, вообще строил в своей голове различные планы, ибо свободного времени было около двух недель, с 24 декабря по 7 января. Пришел, сел за стол. Передо мной лежала бумага. Я беру перо и пишу: "Возрождение". Что такое? Какое возрождение? И начинаю писать далее: "Давно, в дни юности минувшей..." А мне тогда всего было 15 лет.

"Давно, в дни юности минувшей,
Во мне горел огонь святой.
Тогда души моей покой
Был безмятежен, и живущий
В ней Дух невидимо хранил
Ее от злобы и сомненья,
От пустоты, тоски, томленья,
И силой чудною живил.
Но жизнью я увлекся шумной,
Свою невинность, красоту,
И светлый мир, и чистоту
Не мог я сохранить, безумный!
И вихрем страстных увлечений
Охваченный, я погибал...
Но снова к Богу я воззвал
С слезами горьких сожалений.
И Он приник к моим стенаньям,
И мира Ангела послал,
И к жизни чудной вновь призвал,
И исцелил мои страданья".

Не чудо ли это? Мне было всего 15 лет, и я написал вперед всю мою жизнь...

16 января 1909 г. Пятница.

14-го числа от 10 до 12

Батюшка беседовал со мной. Много было сказано, не упомню всего. Но что-то святое, великое, чудное, высокое, небесное, божественное мелькнуло во время беседы в моем уме, сознании. Не дерзаю сказать, что я все понял, ибо еще слишком недуховен для понимания подобных вещей.

Беседа касалась духовной монашеской жизни, смирения, и высота смирения как бы чуть-чуть показала себя моему внутреннему человеку. Батюшка для выяснения монашеской жизни взял пример из жития святых – св. Иоанна Дамаскина. Батюшка передал уже известную мне историю отсечения и исцеления его руки. Далее Батюшка, насколько помню, в связи с предыдущим говорил:

– Этот путь унижений, смирения и терпения тяжел. Многие брались за него, решались идти им и не выдерживали. Вот и мне приходит мысль, что было бы лучше, если бы я отказался от всего этого: начальства, иеромонашества... и жил бы там, в той келии.

– Ведь вы, Батюшка, не сами этого пожелали, – говорил я.

– Да ведь я оттого не отказался, что боялся, что не выдержу: "А что, если хуже будет, если я откажусь?" Да и за послушание. Только это и побудило меня принять все это. Я поступал сюда с самыми светлыми, идеальными мыслями... Пожалуй, что теперь и нет, а тогда бы я с радостью согласился, как Иоанн Дамаскин, чистить отхожие места.

Батюшка о. Анатолий не был со мною так близок, как мы с вами теперь. Я у него всего один раз пил чай. Он относился ко мне очень хорошо, но вполне понял он меня только за один месяц до смерти. Мне следующее передавала монахиня N, к которой батюшка Анатолий был очень расположен: "За месяц до смерти он мне сказал:

– Знаешь, мать, какой человек-то у нас в Скиту?! Вот с ним бы я мог тогда быть вполне единомысленным".

Не знаю чем я, грешный, мог так ему понравиться. А по смерти его мне было очень тяжело.

17 января, 1909 г. Суббота.

– Хорошо было жить в монастыре, – продолжал Батюшка, – когда живешь внимательно, вникаешь во внутренний смысл жизни. Если же видеть только щи, кашу, аккуратное внешнее хождение к службам, одним словом, видеть только внешность, то так жить скучно. А если жить, вникая во внутренний смысл жизни, то увидишь дивную премудрость и глубину во всем. В этом отношении незаменимую услугу оказывают жития святых. Внимательно читая их, мы можем рассматривать, как дивно и премудро устраивалась жизнь святых, какой чудный смысл во всех событиях ее. <…>

В этот вечер, да и вообще в последние дни я усмотрел, почувствовал великую любовь в Батюшке и ко мне, недостойному, и к келейникам, и к другим. Самые слова его речи дышат любовью, самою чистою нежностью. Так может относиться нежный, любящий отец к своим детям. Простота обращения иногда поражает меня. Эта простота самая искренняя, сердечная, нисколько не оскорбительная, а напротив, вожделенная. В эти дни я как-то особенно расположился к Батюшке, особенно почувствовал его значение для меня. Моя совесть по отношению к Батюшке чиста. Правда, я слабо живу, часто не выполняю батюшкиных заповеданий и во внешней, и во внутренней жизни моей, но его расположением, любовью, откровенностью не злоупотребляю.

Когда я уже уходил от Батюшки, он стал говорить о признаках своей смерти. И еще в начале беседы Батюшка сказал:

– А хотелось бы мне еще пожить... Страшно умирать, страшно умирать...

Затем опять среди разговора:

– Боюсь, что придется мне отвечать за чад моих духовных. Я все думаю, что мало для них делаю, мало забочусь и о себе, и о них. Ну, уж о себе как бы так и надо, а о них-то...

Видно, что мысль Батюшки нередко обращается к смерти. И я, мысленно представив ее себе, понял, что составляет для меня Батюшка, и что потеряю я в лице его, если только угодно будет Богу, чтобы я его пережил. Его добродетели: вера, смирение, любовь, сила духовная, серьезность взгляда на смысл жизни и монашества – теперь больше замечаются мною, и скажу я словами о. Анатолия: "Какой человек-то у нас в Скиту!"

24 января 1909 г. Суббота.

Продолжу дальше (из слов Батюшки):

Иногда лишь снам можно верить. Это, главным образом, сны, изображающие вечные адские мучения, когда мы от таких снов содрогаемся, приходим в чувство сокрушения, раскаяния, покаяния. Но когда и эти сны зачастят и будут приводить нас в отчаяние о своем спасении, то и они от диавола… Но я не прихожу в отчаяние. Да, я себя считаю, конечно, величайшим грешником и по своим делам достоин всяких мук, но надеюсь на милосердие Божие, ибо Господь по милосердию может простить мне все мои грехи.

Недавно сказал мне Батюшка также следующее:

– Когда я был еще мирским, мне один человек сказал:

– Хотите, я вам скажу, как узнать человека?

– Скажите.

– Хорошо. Вы спросите его, как он относится к еврейскому вопросу. И если он стоит за евреев, то он или безбожник, неверующий, или удаляющийся от единства веры, или революционер, или тому подобное, – одним словом, с этим человеком не следует сходиться.

И вот уже столько времени прошло с тех пор, и я наблюдал за этим, и оказалось, что, действительно, это правило, как узнать человека, справедливо. Правда, в частности, как единичные примеры, могут и среди евреев встречаться хорошие люди, но в общей массе, как целое, они представляют собой весьма вредный элемент.

25 января 1909 г. Воскресенье.

Батюшка мне не раз говорил, что он очень любил детей, и однажды рассказал следующее:

– Я очень любил устраивать "детские пиры", – говорил Батюшка. – Эти пиры доставляли одинаково и мне, и детям радость. Устраивал я их обыкновенно в праздники. Приходили ко мне эти бедные дети на квартиру, все одеты в праздничные одежды, конечно, очень скромные, ибо многие из них приходили из подвалов. Я выбирал одного или двух мальчиков побольше и указывал им дорогу, куда идти. На это они мне кричали: "Знаем, знаем!" И все они, человек десять-двадцать, не более двадцати, мальчики не моложе 4 лет и до 11, а девочки не старше 8 лет (во избежание соблазна), отправлялись за город версты за три в лес. А я по немощи своей брал себе извозчика. Немного ранее отправлялся туда же мой денщик с таинственными узлами.

Когда все собирались в назначенное место, я прежде всего давал детям набегаться по лесу, наиграться вволю. Потом, когда они немножко устанут от бегания, проголодаются, я их усаживал на траве около разостланного прямо по траве длинного и широкого полотенца, на котором стояли тарелки со сметаной, творогом, вареной холодной говядиной, яйцами, черным и белым хлебом (кажется, и все, а может быть, и еще что было, вот, например, масло, ну и более ничего). Когда они наедятся этого, я их начинаю поить чаем, причем давал им дешевых конфет и пряников. Конечно, был сахар, может быть, варенья немного, ну и все.

При этом мы разговаривали. Бывало, забросают вопросами. А также я им рассказывал о чем-нибудь полезном для души, из житий святых или вообще о чем-нибудь духовном. Все слушали с удовольствием и вниманием. Иногда для большей назидательности я приглашал с собой кого-либо из монахов или иеромонахов и представлял ему говорить, что производило, конечно, еще большее впечатление.

И так сидим бывало в лесу на холмике часов до 10-11 вечера. Взойдет луна. И без того уже чудный вид на Казань делается еще красивее. Перед нами поляна, за ней река, а за рекой – Казань со своим чудным расположением домов, садов и храмов... И хорошо мне тогда бывало. Сколько радости, чистой радости испытывал я тогда, и сколько благих семян было брошено тогда в эти детские восприимчивые души! И все это удовольствие стоило мне рублей 10, а что тогда для меня были 10 рублей?

Наконец, нужно было возвращаться домой. Я опять брал извозчика и ехал, полный тихой радости. Приезжал домой, ложился спать и вставал на следующий день здоровый, бодрый и шел на службу. Возвращаясь с "пира", я думал: "А где теперь мои товарищи? Как они теперь проводят время в ресторанах, в "Ливадиях", "помадиях" и "гадиях", с блудными, развратными девками? Господи! Господи!"

Про меня они говорили:

– Не с ума ли сошел? Все с детьми да с монахами.

– С монахами?

– Да! Ну, туда-сюда – один раз, а то каждый праздник! Нашел удовольствие?!

Некоторые на эти пиры смотрели снисходительно. Удивительно, что в общем многие мои сослуживцы-товарищи были хорошие люди.

На этих пирах я себя чувствовал хорошо, вся натянутость отношений пропадала, ее заменяла простота дружественных отношений. Ни лукавства, ни лицемерия тут не было, была искренняя детская простота... И как бы я хотел, чтобы эта простота была в отношениях у меня с братией! А вот я сегодня же уже получил выговор за то, что слишком просто обращаюсь. Такой же упрек сделали одному св. отцу, а он ответил на это упрекавшему его:

– Ты хочешь, чтобы я бросил эту простоту?! Нет! Я добивался ее тридцать лет, так неужели же брошу в один день?!

28 января 1909 г. Среда.

Вчера Батюшка пошел к повечерию на правило. Когда он шел оттуда, я провожал его, и Батюшка начал говорить мне следующее:

– Я поехал в 1890 году в Оренбург, где провел отрочество и юность (детские годы я провел в селе). Теперь это не тот уже город! Нет в нем уже той патриархальности и простоты, – все изменилось. И эту простоту заменила еврейская цивилизация с трамваями, телефонами и нравственным развращением. Так вот, когда я поехал в Оренбург к матери за благословением на иноческую жизнь, я ходил в этом городе по всем улицам, а также и за город ходил... И все там напоминало мне мою прошлую жизнь с ее скорбями и радостями, с ее светлыми и темными происшествиями. И эти последние производили как-то более приятное чувство. Бывали времена, когда я должен был, казалось, быть стерт с лица земли, однако Господь миловал меня...

Я говорю:

– Батюшка, вот я хотел вас спросить: собственно, я думаю так, чтобы никуда не уходить из Скита, разве уж только за послушание, куда пошлют, а то какие бы то ни были скорби и превратности, ни под каким видом не уходить. Как вы скажете?

– Конечно не уходить! Перед нами и в книгах столько примеров: как ушел из монастыря, так и пошел под гору. В своем монастыре, хоть и неблагоустроенном, все как-то терпишь еще и миришься со всем. А там не сможешь.

– А вот, Батюшка, как же о. Лев, о. Афанасий во многих обителях перебывали?

– Это другое дело. "Когда гонят в одном, бегайте в другой" (ср. Мф. 10, 23). Например, о. Льва настоятель в "Белых берегах" гнал. Да, прямо гнал: "Уходи, уходи, куда знаешь, и “помёт” свой бери с собой" (это был будущий еп. Игнатий, бывший тогда еще послушником). Да, конечно, надо идти, коли гонят.

Вчера утром Батюшка говорил:

– Современное монашество все стремится исполнять во всем свою волю. А авва Дорофей говорит: "Я не знаю монаху иного падения, как последование своей воле". Теперь совершенно забыли происшествия, подобные сему: старец принимает ученика и испытывает его сначала словами, а потом дает послушание: "Иди (чуть ли не за три версты) в Египетскую пустыню и вот эту сухую трость воткни в сухой песок и ходи туда ежедневно два раза поливать, беря воду с собой из монастыря". Тот идет и втыкает, потом начинает ее поливать. И что-то долго он ее поливать ходил, кажется, более года. Конечно, диавол ему наводил помыслы: "Ну, смотри, не глупый ли твой старец? Велел поливать сухую палку, воткнутую в раскаленный песок". А послушник отвечает: "Ладно, ладно, говори, что хочешь, а я все-таки буду поливать!" Наконец старец говорит своему ученику: "Иди и пожни плоды твоего послушания". Тот идет, приходит на обычное место, где была воткнутая трость, а на том месте прекрасный оазис. Пальмы растут, и ключ так и бьет из-под земли.

Теперь это забыли, забыли даже про самое это время. Ничего не послушают. У нас еще ничего, слава Богу! А что в других-то монастырях делается!

30 января 1909 г. Пятница.

Батюшка во время разговора в первый раз назвал меня своим "сотаинником". Я этого не ожидал и не знаю, чем мог это заслужить. Спаси, Господи, Батюшку! И, к моему сожалению, Батюшка все чаще и чаще говорит о смерти своей, что дни его "изочтены суть". Он говорит, что слабеет не только телесно, но и духовно. "Я совершенно один, – говорил как-то Батюшка, – а силы слабеют".

А сейчас на благословении Батюшка сказал следующее:

– Приду бывало я к своему старцу о. Анатолию: "Ну что, о. Павел?" – Скажешь ему про свои скорби: "Тяжело было даже идти к вам, насилу дошел, а помысл еще говорит: “Зачем тебе беспокоить батюшку, не ходи”". – "Ну а теперь?" – "Теперь легко, словно гора с плеч свалилась". – "Да... Так и я некогда к батюшке Макарию, потом к о. Амвросию ходил, а теперь-то и некуда идти. Мы, я и батюшка Амвросий, всё вместе делали, друг друга уважали в скорбях. Приду да скажу: “Батюшка о. Амвросий, тяжело что-то”. – “Ну, что тяжело? Теперь все ничего. А вот придут дни...” Да, а теперь-то они и пришли, монахов много, много хороших, а утешить некому. Теперь я понял, что значит: “Придут дни”"… А теперь-то и я это понял, когда прошли те блаженные дни.

31 января 1909 г. Суббота.

Когда Батюшка говорил про себя и своего старца, я подумал: "А ведь это все возможно и по отношению ко мне. И тем более, что Батюшка все это начал говорить сам от себя и как раз после моих мыслей о его смерти".

Однажды, побуждаемый подобными обстоятельствами, я спросил Батюшку:

– Батюшка, все возможно, так вот, как же быть после вашей смерти, к кому перейти?

– На все это я могу сказать: Господь не оставит. Мы видим из житий святых, что подобное бывало нередко. Умирает старец, уже лежит на смертном одре. Его обступают братия и спрашивают: "На кого ты, Авва, оставляешь нас?" Тот обводит стоящих своим взором, посмотрит туда, сюда, как бы ища кого, и не находит никого. Наконец, говорит: "На Бога оставляю вас". И действительно, Бог или неожиданно посылает им наставника, или Сам Своею милостию избавляет от различных напастей. Вот это я вам и могу только сказать на ваш вопрос.

2 февраля 1909 г. Понедельник.

Ровно два года назад в этот день, день Сретения Господня, в Чудовом Московском монастыре совершилось чудо милосердия Божия над нами. Нас встретил Господь, принял. Про себя я откровенно говорю, что я был блудный сын, как это говорится в Евангелии, и милость Божия не возгнушалась мною: я сподобился великих милостей Божиих.

За бдением Батюшка сказал краткое слово о необходимости для нас и благотворности покаянных слез, как они приятны Богу и куда приводят плачущего.

8 февраля 1909 г. Воскресенье.

Вся эта неделя быстро и незаметно прошла. С Батюшкой в келии много занимался и только сегодня как будто немного вздохнул свободнее. Сегодня Прощеное воскресенье. Погода чудная, весна. Весело блестит солнышко по снегу, с крыш и деревьев каплет вода. Елки и сосны покрыты снегом, который третьего дня выпал и покрыл белой пеленой весь Скит, поэтому вершины сосен и елей блестят на солнце, и снег, лежа на темно-зеленых хвоях, кажется еще белей.

Недавно Батюшка мне сказал следующее про монашество:

– Монашество, – говорил Батюшка, – есть блаженство, какое только возможно для человека на земле, выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ ко внутренней жизни. Блаженство внутри нас, надо только открыть его. Полное блаженство на небе, в будущей жизни, но нижняя степень его уже на земле. В той жизни оно только продолжается.

Когда Батюшка говорит подобные вещи, я чувствую что-то великое, святое, но это как бы мелькнет передо мной и исчезнет. Правда, так бывает не всегда, и я даже, придя в келию, могу изобразить мысль на бумаге, но иногда у меня для этого не хватает сил.

13 февраля 1909 г. Пятница.

Сейчас я зашел к Батюшке на благословение после вечерни. После благословения и откровения моих немощей за этот день Батюшка сказал мне следующее:

– Это все ничего, если укоряем себя и смиряемся. А вот многие на небо лезут, подвиги накладывают на себя, а смиряться не хотят. Смиряйтесь, смиряйтесь! Да, скажу я вам, брат Николай: не хотят смиряться. Это – язва, язва современного монашества...

21 февраля 1909 г. Суббота.

19-го февраля Батюшка сказал мне:

– Вам, брат Николай, не раз уже говорил и еще скажу: приходит мне мысль – все бросить, уйти в какую-нибудь келию. Страшно становится жить, брат Николай, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы был жив о. Варнава, то поехал бы к нему, но и его уже нет. А сам боюсь: боюсь, как боится часовой уйти с часов, – расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова св. пророка Давида: "Спаси мя, Господи!" Если взять только эту часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: "Погуби меня, Господи". Все и всегда могут сказать: "Спаси мя, Господи". Но он прибавляет далее: "Яко оскуде преподобный" (Пс. 11, 2). Не к кому обратиться, Господи, спаси меня. Только теперь мне становится понятным, почему бежали св. отцы от мира, именно бежали. И хотелось бы и мне убежать в пустыню.

– Батюшка, – говорю я, – да как одному бежать? Одному нельзя.

– Нет! – возразил очень твердо Батюшка. – Нет! Одному нельзя самому, а одному с Богом – можно… Вот, например, еп. Феофан долго и неоднократно пытался бросить все и удалиться в затвор, но не было на то воли Божией. Прямо как бы в ответ на свое желание он был перемещен на епископскую кафедру во Владимир. И только уже несколько лет спустя удалился в свою милую Вышу... Да... Когда-то мы с вами, Николай Митрофанович, будем на "Выше"? Рано ли, поздно ли, а надо... Что вы скажете?.. Да, так, мой друг...

Незадолго до этого, как-то вечером Батюшка сам, не по моему вопросу, а сам начал говорить:

– Прежде я не понимал, что делается в миру, а теперь, когда приходится мне сталкиваться с ним, он поражает меня своей крайней сложностью и безотрадностью. Правда, бывают радости, но они мимолетны, мгновенны. Да и какие это радости? Самой низкой пробы, ниже 44-ой. А у нас блаженство, даже немножко как бы похоже на рай. Бывают, конечно, скорби, но это временно. Хорошо, если кто заботится о внутренней, созерцательной жизни, ибо она даст ему всё.

1 марта 1909 г. Воскресенье.

Числа 23-24-го я открывал Батюшке свои блудные и другие помыслы. Батюшка в ответ на это сказал мне:

– Эти помыслы не будут поставлены вам в грех, если вы не услаждались ими.

– Да я, Батюшка, не то, чтобы услаждаюсь, а как бы несколько медлю, не сразу отгоняю, как бы не соображаю, что должно противиться.

– Прогонять помыслы, противиться им могут только святые, а нам от них надо бегством спасаться.

– Да, я, Батюшка, когда очнусь, начинаю творить Иисусову молитву.

– Вот про это-то я и хотел вам сказать: раз у вас своих сил нет бороться с помыслами, то будем призывать Господа Иисуса, и имя Его будет прогонять от нас помыслы. В грех они, как я уже сказал, поставлены не будут. Например, разве вы виноваты, что, когда отворили дверь келии, вас охватил ветер и засыпало снегом. Никакой в этом вины нет. Но раз вы видите, что вам не под силу идти по такой вьюге, то можно спастись только бегством, то есть захлопнуть дверь. А другой – покрепче, он, пожалуй, и пойдет по этой вьюге. Но нам до таких далеко. Они могут, подобно Давиду, выходить на единоборство, но не с голыми руками. Заметьте, с чем вышел Давид на Голиафа? С камнем. А что означает "камень"? "Камень же бе Христос!" (см. 1 Кор. 10, 4). Вдумайтесь-ка в это. Значит, и он не один вышел на борьбу, а с "Камнем".

В этот же вечер Батюшка говорил мне:

– Нам, то есть стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо почувствовал себя и думаю: "Надо отдохнуть, лягу". Лег, а помысл говорит: "А может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова со скорбью или другой какой насущной нуждой своей, как же так? Надо отпереть". Позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал, вскоре вся слабость прошла. А там, действительно, пришли те, которых надо было принять. И вот Господь подкрепляет в таких случаях.

Подобные же происшествия Батюшка рассказывал и раньше. Например, Батюшка не мог совершенно читать при огне вследствие страшной рези в глазах. Когда Батюшку посвятили во иеромонаха, он заявил, что при огне служить не может, а о. архимандрит отвечал, что Бог поможет. И действительно, Батюшке была дана возможность служить при огне. А теперь даже при огне пишет, читает и вообще имеет возможность работать, как этого требует его положение. Неоднократно мне приходилось слышать от Батюшки подобное:

– Я вчера вечером засиделся до часу, поэтому с трудом к утрене встал.

Вот я из этого и других подобных сему событий вижу, что для исполнения послушания, которое даже превосходит собственные силы, но которое послушник, или монах, или вообще человек берет на себя именно за послушание, как от руки Господней, как проявление воли Божией, Господь и силы дает. Батюшка говорил, что указать смиренно на неудобоисполнимость послушания можно, когда оно действительно таково, но настаивать на своем разумении нельзя, но следует взять на себя послушание с упованием на волю Божию и помощь.

4 марта 1909 г.

Сегодня, когда Батюшка стал собираться в церковь, он, одеваясь, сказал мне:

– Так оскорблять может только диавол: так злобно, так дерзко, так нагло. Например, сегодня он меня так оскорбил, таких гадостей наговорил, что я едва поднялся. Наговорил, конечно, во сне. Наяву, слава Богу, он мне не является. И знаете, говорит все с улыбочкой. Вот и отчаянные злодеи, как передают, говорят обыкновенно с улыбочкой. Например, Пугачев, Вольтер говорили постоянно с улыбочкой какой-то... Мы вот подпадем под власть диавола и делаем угодное ему: обижаем других, допускаем смех, празднословие и тому подобное. А во всем, конечно, виноват он.

Мне подобное говорил Батюшка и прежде в такой форме:

– Теперь я начинаю познавать, что такое диавольские надругательства и оскорбления, о которых иногда говорится в житиях святых.

Затем, когда Батюшка уже отворял наружную дверь, он мне сказал, что при таких оскорблениях он несколько утешается тем, что, значит, он не совсем во власти врага (по его выражению), что значит есть в нем, то есть в Батюшке, что-то неприятное для врага. Какие именно оскорбления, Батюшка сам никогда не говорил, а спрашивать я об этом не смею.

8 марта 1909 г.

4 марта я спросил Батюшку, можно ли молиться своими словами. Батюшка ответил: "Конечно, можно". Припоминая другие, бывшие прежде наставления Батюшки относительно молитвы, я вывожу следующее заключение: молитва своими словами преимущественно должна употребляться в келии. Эта молитва – молитва сердца. За службой церковной или какой бы то ни было общественной, молитва своими словами не советуется, а советуется внимательно слушать саму службу. Во время перерывов или вообще молчания за службой – творить молитву Иисусову. За самой службой творить молитву Иисусову должно в случае, если не слышно, что поют или читают. И в заключение всего скажу слова Батюшки, сказанные мне однажды:

– Духа держитесь! "Дух животворит – письмя (буква) убивает" (ср. 2 Кор. 3, 6).

30 марта 1909 г.

Насколько помню, на Страстной седмице, в Великую Пятницу, Батюшка сказал такую истину, засвидетельствованную св. Отцами:

– Если бы желающие поступить в монастырь, знали все скорби, присущие иноческой жизни, то никто бы не пошел в монастырь. Господь поэтому нарочно скрывает от нас эти скорби. А если бы люди знали блаженство, ожидающее иноков, то весь мир без оглядки побежал бы в монастырь.

12 апреля 1909 г.

Вчера была память св. Варсонофия, и Батюшка был именинник. На днях, вчера или третьего дня, Батюшка говорил мне, что он, будучи мирским, очень любил становиться в соборе в Казани около мощей св. Варсонофия. Когда у Батюшки начали появляться желания богоугодного жития, он часто обращался в молитве к св. Варсонофию, как бы представляя на его решение, какой путь жизни избрать ему. И угодник Божий не оставил втуне молитв к нему с верою прибегающего и указал Батюшке иноческий путь, и даже сподобил его принятия при пострижении своего имени. И первым шагом к сему, быть может, было то, что мне рассказал Батюшка 14 марта перед бдением:

– В Казани, – говорил Батюшка, – когда была поставлена в первый раз на сцену опера "Гугеноты", я был в театре, в ложе с некоторыми моими хорошими знакомыми. Я очень люблю оперу. Но в театре напала на меня тоска, а в душе как будто кто-то говорит: "Ты пришел в театр и сидишь здесь, а если ты сейчас умрешь? Что тогда? А Господь сказал: "В чем застану, в том и сужу". Уйди скорее из театра! С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрешь?!" – Мне стало страшно. Я согласился с этим внутренним голосом и думаю: "Надо уйти". Тогда начинает говорить другой голос: "А что скажут твои знакомые? Да стоит ли обращать внимание на всякий пустяк?!" – Опять первый голос: "Иди, иди скорее, твои знакомые сейчас и забыли о тебе, а потом можешь что угодно сказать им на их вопросы".

Началась борьба. Первый голос взял верх, и я решил уйти. Потихоньку поднялся я со стула, едва слышными шагами добрался до двери, скорее закрыл ее за собой и быстро пошел к выходу. С лестницы почти бежал. Быстро надел пальто, выбежал на улицу, крикнул извозчика и полетел домой. Только тогда, когда я уже вошел в свой уютный номерок, я свободно мог перевести дыхание. Здесь я решил уже никогда не ходить в театр, и действительно, не ходил.

После этого рассказа Батюшки и я вспомнил несколько похожее на это происшествие в моей жизни. Но я был побежден, а князь мира сего одержал победу. Я шел в театр, а голос говорит мне: "Не ходи, что будет, если умрешь в театре?" – "Как же ты не пойдешь? – говорит другой. – Что скажут дома?" – "Ну, хорошо, ты боишься, что скажут, если ты воротишься, а вот видишь, сколько часовен, зайди в одну, другую, помолись, а там время и прошло". – "Ну, вот еще! А что ты ответишь, если спросят, кто пел и тому подобное?" Я был побежден, хотя ощутил некоторую тоску и также решил больше не ходить в театр. И это действительно было в последний раз, как я был в театре.

Вспомнилось мне и то, как я жил перед первым отъездом в Оптину, то есть перед тем, как коснулась меня благодать Господня. Когда я учился в гимназии, я не мог пропускать классы и аккуратно посещал все, хотя под конец и мало занимался дома. Также и в университет я ходил аккуратно, хотя дома совсем не учился. В университете я успел проучиться немного более полугода. Я был на одном курсе и факультете с братом. И он, и я посещали университет аккуратно. Так продолжалось до Рождества. После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать университет хотя ежедневно, но с некоторой целью. Именно: под предлогом занятий в университете я уходил утром из дома, приходил в университет и был там до девяти часов, а с девяти часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав литургию, стоя иногда даже всю литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя и, помолившись там, уже без задержек направлялся домой. Дома я, напившись чаю, садился читать Евангелие, которое я читал более месяца или месяц. Когда Евангелие было прочитано, я начал читать Апостола и "Путь ко спасению" еп. Феофана. Читал иногда листочки и брошюрочки духовного содержания. Вечером я начинал писать дневник, потом немного молился и ложился спать. Так проходил день, за ним другой. Я все более и более чувствовал необходимость переменить жизнь, начать жизнь иную. И я молился об этом, конечно, своими словами. И Господь услышал мою грешную молитву и непостижимыми судьбами направил меня в Оптину, на иноческий путь.

Заходя к Иверской, я там почти не молился вследствие великой толкотни, а только приложившись к иконе, я быстро уходил в Казанский собор. Тут я становился, если была обедня, в сторонке на левой стороне храма, становился на колени и молился, главным образом Спасителю, приложившись к Его святой иконе. Я молился, – прикладывался к мощам св. апостола Варнавы. Затем молился перед иконой Казанской Божией Матери, перед иконой Божией Матери "Млекопитательница". В часовне Спасителя я молился Господу Иисусу во-первых, затем Божией Матери и св. Николаю Чудотворцу. Дома думают, что я в университете, а я в Казанском соборе, ибо я никому из домашних ничего не говорил, только был откровенен с Иванушкой, когда Господь меня свел с ним.

18 апреля 1909 г.

Вчера вечером Батюшка говорил сначала о своем первом и последнем свидании с о. Иоанном Кронштадтским в Вознесенском монастыре в Москве. Потом говорили мы о моем дедушке, еще – о революции 1905 года в Москве. Наша беседа кончилась приходом братии на благословение. Между прочим, Батюшка начал говорить следующее:

– Вот я гляжу на вас и думаю: передо мной молодой инок, благодушествующий, живущий в Скиту Оптиной пустыни под покровом Божией благодати со всеми в мире. А могло ведь быть, что он во время революции был бы увлечен общим течением, потерял бы веру в Бога, отчаялся во всем в жизни, пошел бы на баррикады, пал бы с раздробленным черепом и сошел на дно адово... Могло бы это быть? Что вы скажете?

– Могло, Батюшка, ведь я был даже несколько раз на сходках, хотя и чувствовал некоторую скуку и пустоту на них и не мог вполне разделять "красных" идей.

– Да, конечно, могло, могло быть.

Батюшка говорил, что отвлечены мы были от стремнины погибели молитвами дедушки.

21 апреля 1909 г.

Утром Батюшка мне говорил о бедственном душевном состоянии евреев: какая ненависть у них ко Христу! Один знакомый Батюшки, бывший еврейский раввин, говорил ему: "Поверьте мне, я уж хорошо знаю, что многим из евреев перед смертью является Христос, делая как бы последнее увещание для обращения к истинной вере…"

– Да, – продолжал Батюшка, – несчастнее этого народа нет. Многие из св. отцов толкуют, что "мерзость запустения, реченная пророком Даниилом, стоящая на месте святе" (см. Мф. 24, 15; Мк. 13, 14), есть храм еврейский, построенный на гробе Спасителя. В этом храме, который будет построен при пришествии антихриста, сядет на престоле сам антихрист. Тогда исполнится пророчество Даниила пророка.

Вот я смотрю на вас, зеленую молодежь, и думаю, что уже не доживу до страшных дней, а вы доживете. Помяните мое слово, что увидите вы "день лют". И опять повторяю, что бояться вам нечего, покроет вас благодать Божия. Поэтому упражняйтесь в исполнении заповедей Божиих.

25 апреля 1909 г.

Сегодня Батюшка рассказал мне про то, что в 1879 году, когда нигилисты подожгли г. Оренбург и выгорело семь восьмых частей его, батюшкина мать со своей сестрой и с ним, тогда еще Павлом Ивановичем, со всем домом и имуществом были чудесно спасены от пожара.

– Для пожара был выбран ветреный день, – говорил Батюшка. – Ветер быстро разнес пламя по большей части города. Это прямо адское пламя уже надвигалось на наш дом. Тогда мы положили на повозку свои пожитки и выехали за город, а незастрахованный дом мы оставили на волю Божию. Была ночь. Мы укрылись за уцелевшую часть вала, построенного во время Пугачева и даже ранее. Что делать? Старушка-мать стала на молитву: "Господи, спаси нас!" И я встал и говорю: "Матерь Божия! Спаси нас!" – И вдруг ветер переменил направление, пламя полетело в другую сторону, обратило в прах и пепел жидовскую синагогу и все их дома. А наша часть города уцелела.

Проходит два-три месяца, разговор о пожаре не умолкает в городе. Сижу однажды я среди моих знакомых в гостях. Разговор коснулся пожара. И вдруг некто Силин говорит: "Вы спрашиваете, почему уцелела эта часть города? Да вот почему: живет монахом, да еще, быть может, и в монастырь поступит, вот ради него и спас Господь эту часть города!" – Я тогда еще не думал о монастыре и поэтому только улыбнулся на слова этого человека, но потом не раз вспоминал их. Он сказал истину про меня. Видите, как дорого Господу монашество!

26 апреля 1909 г.

В прошлое воскресенье, 19 апреля, была прекрасная погода: днем было светло, и грело солнышко, ночью взошла почти полная луна и с безоблачного неба светила на землю. Одним словом, была ясная весенняя погода. А сегодня снова выпал снег, небо покрыто тучами, погода более походит на осень, а не на весну. Так вот, в прошлое воскресенье, движимый ясной, лунной ночью, я вышел походить по Скиту в десятом часу вечера. Недолго думая, я отправился в любимое мое место… Минут пять посидев на диванчике, я начал потихоньку ходить по аллейке и дорожке, смежной с пасекой. Идя, я старался творить молитву Иисусову. Я заметил, что мысли мои почти не развлекались в продолжение всего часового хождения моего, и молитву мне было легко творить.

В понедельник я по обычаю пришел к Батюшке и между прочим сказал и о своем [ночном]хождении.

– Нет… я не благословляю ходить ночью и одному. Батюшка Амвросий и батюшка Анатолий не благословляли.

– Почему? – спросил я.

– Потому что ночью бывают бесовские страхования. А вот днем можно и одному.

Хорошо, что меня предупредили об этом.

Однажды Батюшка сказал мне:

– Если бы я не был начальником и старцем, то я читал бы только жития святых и святоотеческие книги.

30 апреля 1909 г.

Я помню, как еще зимой Батюшка сказал мне:

– В человеке замечается три части: тело, душа и дух. Это видно из слов Богоматери, сказанных Ею на приветствии Елизаветы: "Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе, Спасе Моем". Здесь очень ясно видно разделение: одно – дух, а другое – душа, а что тело и душа суть две различные части, это очевидно. И заметьте эту последовательность: начинает хвалить Господа душа, и от этого приходит в веселие и начинает радоваться дух. Это относится ко всякому человеку, когда он молится или прославляет Бога. Молитва начинается при посредстве сил души, и ум прислушивается к словам молитвы. Затем смысл молитвы как бы затронет дух человека, дойдет до него, и дух, возбужденный божественною силою молитвы, возрадуется.

Я постарался сейчас припомнить то, что тогда Батюшка говорил, но не знаю, верно ли я передал это.

6 мая 1909 г.

Вчера Батюшка говорил мне о том, какая борьба была у него в душе, когда его послали на войну в Муллин. Когда Батюшке объявили о назначении его на Восток на войну, Батюшка почувствовал всю трудность исполнения сего послушания, но не отказался, а принял его как от руки Господней, хотя оно было плодом недоброжелательства некоторых.

– Здоровье мое было плохое. Как поеду, думал я, – говорил Батюшка, – куда такому хилому старику проехать несколько тысяч верст? Вы знаете, у меня есть болезни, которым удовлетворять в дороге очень трудно, особенно в вагоне при многолюдстве. Я думал, что не доеду. Затем в уме другие мысли, а именно: "Как ты будешь служить один, не зная почти богослужения, когда ты еще так неопытен? Как ты будешь отправлять требы, крестить младенцев, когда ты ни разу не крестил? Как ты будешь отпевать усопших, когда ты ни разу еще не отпевал? Как ты будешь ладить с начальством и врачами, если они будут евреи? Они будут над тобой издеваться! Как ты сразу из Скита попадешь в многолюдство, да еще в женское общество сестер милосердия? А сестры милосердия все – переодетые публичные женщины. Как они будут смотреть на тебя? Как на твое здоровье повлияет тот климат, к которому ты не привык?" – И прочее, и прочее.

Но я только отбивался молитвой Иисусовой. Когда я это пересилил, враг переменил свои действия, он начал возбуждать к клеветам на меня едущих со мной. Это было очень тяжело. Так продолжалось до Харбина. Когда же я был отправлен в Муллин, я избавился от "гонящих мя", свободно вздохнул и попал прямо словно в рай. Одна природа чего стоит: синие горы, леса, степи с миллионами цветов. Между мною и окружающими установились простые, дружественные отношения. Главный врач оказался хохол, и все другие были истинно русские верующие люди, в том числе, конечно, и сестры милосердия (некоторые из них и сейчас относятся письменно к Батюшке). Хорошо мне там было...

Вот я и думаю: несмотря на то, что все слагалось так неблагоприятно для Батюшки, но он, будучи верен добродетели послушания, получил воздаяние. А много скорбей понес Батюшка! Враг сильно ополчался, но Божия благодать не оставляла.

10 мая 1909 г.

Вчера пришлось, хотя и немного, побеседовать с Батюшкой. Не берусь записать всю беседу, а отмечу только некоторые мысли.

– Молитва бывает, – говорил Батюшка, – во-первых – устная, во-вторых – внутренняя, сердечная, в-третьих – духовная. Внутреннюю сердечную молитву имеют весьма немногие, а имеющие духовную молитву встречаются еще реже. Духовная молитва несравненно выше внутренней, сердечной. Имеющие ее начинают познавать тайны природы, они смотрят на все с внутренней стороны, постигают самый смысл вещей, а не одну внешнюю их сторону. Они постоянно бывают охвачены высоким духовным восторгом, умилением, от которых их глаза часто источают слезы. Их восторг для нас непонятен. Доступный нам восторг самых великих художников в сравнении с их духовным восторгом есть ничто, ибо он душевен. А преп. Исаак Сирский говорит еще о четвертом роде молитвы, молитве выходящей за предел нашего сознания. Что это за молитва, я не знаю. Быть может, ее и имел только один Исаак Сирский…

Просвещение научное может быть усваиваемо всеми народами без различая, но нравственное просвещение и чистота могут быть свойственны только христианам. В монастыре достигнуть нравственного совершенства удобнее, чем в миру. Как в миру, так и в монастыре волнуют человека страсти, но в миру с наслаждением предаются страстям, если не на деле, то в слове и мысли, а в монастыре идет борьба против влечения страстей, за что и получается от Господа награда и нравственное очищение…

Преп. Серафим Саровский говорит, что кто в монастыре не творит молитвы Иисусовой, тот не монах. И страшно подумать, добавляет: "тот обгорелая головешка". Да, необходимо иметь хоть какую-нибудь молитву, хоть самую маленькую...

Пока более не припоминаю.

14 мая 1909 г.

Вчера Батюшке молоденькая девушка, служащая в горничных в Калуге, принесла подарок – крест медный и бархатные вышитые серебром воздухи.

– Сердце умиляется, – говорил про нее Батюшка. – Эта девушка лет 18-ти. Она была у меня в 1905 году. Побывав в Оптиной, она возымела желание когда-либо еще побывать и привезти мне подарок. Для этого она решила накопить денег. Получает она теперь на 1 рубль больше прежнего, именно: 5 рублей в месяц. Целых три года: 1906, 1907, 1908 она копила деньги. Наконец, накопила и привела в исполнение свое желание, а именно: съездила в Киев помолиться у Печерских чудотворцев и других святынь киевских и купить там подарок для батюшки Варсонофия в Оптину. Крест купила за 7 рублей, а воздухи – за 10 рублей, всего, значит, 17 рублей, да самая поездка в Киев обошлась рублей в 20, выходит 37 рублей. Да в Оптиной сколько еще проживет, израсходует. И блаженствует теперь! "Я, – говорит, – теперь спокойна: взяла благословение у киевских угодников Божиих, сделала подарок Батюшке. Слава Богу!" – Конечно, принята Богом ее жертва.

18 мая 1909 г.

Сегодня Духов день. Очень мне понравилось за обедней то, что в 2-3 саженях от храма на яблоне сел соловей и пел. И как он пел было слышно в храме. За пением мне, конечно, не было слышно соловья, но лишь только прерывалось пение, мне становились слышны свист и чоканье соловья. Сколько простоты, сколько самой чистой поэзии!

– Лица людей святой благочестивой жизни имеют на себе отпечаток этой святости. Эти лица имеют ту особенность, что при взгляде на них они как-то поражают и производят сильное впечатление. И даже по прошествии продолжительного времени не забываются. Таких людей видел я. Однажды я подумал: не видение ли вижу я, ибо было что-то неземное.

Это мне Батюшка недавно говорил и назвал имена тех святителей, но я забыл их.

24 мая 1909 г.

Я недавно просил у Батюшки благословения выписать из Москвы цветочных семян и посеять у себя под окном. Батюшка благословил, сказав, что эта моя мысль – самая невинная. Батюшка любит цветы, и прежние старцы тоже любили. О. Анатолий, кажется, даже сам участвовал при рассаживании цветов. Я с детства любил цветы. Бывало сам копал гряды и клумбочки для цветов, сажал, сеял, пересаживал. А иногда даже и воровал цветы у бабушки, за что мне в один прекрасный день и попало.

Недавно у Батюшки была одна девица, к которой Батюшка относится очень хорошо. Иногда при письменном сообщении с ней Батюшка, желая сделать ей приятное, напишет письмо зелеными чернилами на какой-нибудь цветочной хорошей бумаге, положит в конвертик и пошлет. И теперь, насколько была возможность, Батюшка беседовал с ней, исповедовал. Он оставлял ее еще побыть в Оптиной, но она спешила куда-то и поэтому уехала в Духов день. Перед отъездом она пришла к Батюшке. Батюшка принял ее и очень ласково и хорошо простился с ней. Вдруг вскоре после ее ухода приходит с гостиницы мальчик и приносит письмо от этой девицы. Батюшка читает письмо и не может понять, ради чего она написала подобное письмо. Ей показалось, что Батюшка очень холодно, даже с ненавистью простился с ней, она очень расстроилась и, наконец, решилась написать Батюшке, пока не уехала, прося объяснить причину этой ненависти. Батюшка тотчас написал ей утешительное письмо, а мне сказал:

– Вот видите, что диавол делает! Он может беседующим или встретившимся представить лица друг друга совершенно иными, не такими как в действительности. Это нужно и нам всем всегда помнить, ибо враг пользуется этим для того, чтобы поселить между людьми – братьями или друзьями – ссору, раздор, ненависть.

Как-то мы беседовали об адских муках, и Батюшка сказал, что подобие адских мук существует и на земле. Еп. Игнатий (Брянчанинов) в 5-м томе говорит, что адские муки ужасны тем, что нет смерти, нет уничтожения…

– Возьмите зубную боль: она есть "адская боль". Зуб страшно болит, но он все время цел и от боли не уничтожается, в нем не происходит перемены.

26 мая 1909 г.

Дня два-три назад Батюшка сказал мне:

– Все несут свой крест, и вы несете свой крестик, хоть и одним пальчиком, а все-таки несете. Несение креста необходимо потребно для спасения всякому христианину, а не только монаху. Да, все крест несут и несли. Даже вочеловечившийся Бог нес крест, и Его крест был самый тяжелый, как заключавший в себе все кресты всех людей. И заметьте: Бог несет крест, а человек (Симон Киринейский) помогает тем, что берет от Него крест и сам несет его. Значит, и мы, неся свои кресты, помогаем Господу в несении креста, то есть готовимся быть Его слугами на небесах в лике бесплотных духов. Какое высокое назначение!

31 мая 1909 г.

Сегодня хотят уезжать мама и Цветковы. Мама готовилась, исповедовалась у Батюшки. После исповеди мамы, вечером на благословении Батюшка сказал мне:

– Я всегда был расположен к Вере Лаврентьевне, а в особенности теперь, после этой исповеди: "се воистину израильтянин", в ней же "льсти несть" (Ин. 1, 47). Да, вы должны благодарить Бога, что у вас такая мать.

Много Батюшка говорил, поэтому записывать эту беседу мудрено. Говорил Батюшка и о страшной силе гипнотизма. Воистину, это страшная сила. Почти единственной, если не единственной, силой против него, гипнотизма, является Иисусова молитва.

6 июня 1909 г.

Когда Батюшка говорит о молитве Иисусовой, я всегда чувствую некоторое воодушевление и интерес. Так было на днях.

– Был в Петербурге митрополит Гавриил. Жил очень хорошо. Очень много читал об Иисусовой молитве и сам несколько занимался ею, но, несмотря на это, все у него были какие-то недоумения и сомнения относительно молитвенного подвига. Тогда он задает своим близким вопрос:

– Кто может разрешить все мои сомнения и указать на главное условие успеха в молитве? – Ему отвечают:

– Владыко святый, позовите монаха о. Клеопу. Он вам, пожалуй, кое-что и скажет.

– Едва ли, – говорит Владыка, – ведь он необразованный. Верую, что он хорошей жизни, но мне нужно не то... Ну, все-таки пусть придет. – Позвали к нему о. Клеопу. Владыка призвал его к себе.

– Ты кто будешь?

– Грешный Клеопа.

– Садись. – Тот молча садится. "Да! Это, должно быть, действительно монах", – подумал Высокопреосвященный.

– Я тебя позвал для того, чтобы спросить тебя, в чем заключается главное условие успеха в молитве? Можешь ты мне на это дать ответ?

– Успех в молитве достигается терпеливым пребыванием в молитвенном подвиге. Враг всячески старается оторвать подвижника от молитвы Иисусовой. С этой целью он борет и слева, и справа. То внушает мысли, что не стоит тебе трудиться, ибо все равно ничего не достигнешь: "Смотри, сколько ты трудишься и еще ничего не достиг". Или борет с другой стороны, внушая мысли, что ты уже достиг святости, что тебе уже теперь не надо творить молитвы Иисусовой, что это для тебя совершенно лишнее. Такие и подобные им помыслы будут бороть подвижника с целью сбить его с молитвенного пути, но он должен терпением побеждать их, то есть терпеливо продолжать начатый подвиг молитвы и не прекращать его ни в каком случае. – Это о. Клеопа сказал, зная хорошо эту борьбу из личного опыта. Услыхав от о. Клеопы эти мудрые слова, Владыка обнял его, поцеловал и сказал:

– Ты в одну минуту разрешил все мои недоумения и вопросы!

Вот что значит опытное знание. Итак, главное в молитвенном подвиге – терпение, – заключил Батюшка.

Вчера, то есть 5 июня, Батюшка решил дать себе небольшой отдых от суеты, почему и не занимался обычным делом, а стал читать разные книжечки, из которых одна содержала в себе описание гонений на христиан первых веков. Прочтя вслух про гонения Диоклетиана, Батюшка сказал:

– Все эти гонения и мучения повторятся, может быть. Теперь все это возможно. Кажется, что Батюшка даже говорил, что все монастыри будут разрушены, а все министры и имеющие власть христиане будут свергнуты и что это время не за горами.

1 июня часов в 6-7 вечера Батюшка позвонил. На его звон вошел к нему я.

– Да, вот мне вас-то и нужно, – сказал Батюшка, – я давно хотел вам это сказать.

Это произошло так неожиданно, что я почему-то подумал, что Батюшка хочет мне сделать какое-либо замечание относительно какой-либо моей погрешности. Но Батюшка начал говорить совсем о другом.

– Приходят ко мне для совета, а мне возвещается спросить:

– Не грешна ли ты в том или том? – Она отвечает:

– Да, грешна.

– И не исповедовала этот грех?

– Нет.

7 июня 1909 г.

(Продолжение).

– А у нас в Оптиной исповедовалась?

– Да.

– И не сказала?

– Нет.

– Надо исповедаться обязательно, это ничего, что ты была уже на исповеди.

И вдруг побледнеет: "Ах! Ах!" – и падает без чувств. Ее выведут из моленной, посадят или за Скитом на лавочке, или в первой комнатке, где нищие. И сидят они иногда целый час, некоторые возвращаются, а некоторые не возвращаются уже более ко мне. Сегодня вот одна сидела целый час, а когда пришла в себя, я спросил ее, было ли с ней что-либо подобное прежде. Она отвечала: "Никогда ничего подобного не было со мной".

Это, конечно, вражеское. Она таила свой грех, что и нужно диаволу, ибо за этот смертный грех она должна была идти в ад, да еще и сам не исповеданный грех разрушительно действует в человеке. Так что диавол держит в своих руках капитал, да на него еще проценты получает. А исповедью греха все это уничтожается. Поэтому-то диавол и не хотел выпускать из рук своих жертву и старался обмороком помешать исповеди. Да… А некоторые и не возвращаются, так и уходят. Но я в этом случае утешаюсь примером батюшки о. Макария. Когда его недоброжелатели отводили от него людей, часто даже приехавших издалека, возводя на него клеветы, подобные тому, что он в бесовской прелести, он говорил: "Ну, что же, значит, им, то есть приезжавшим, Господь не благословил". Да, так, моя деточка…

Кстати уж, о графе де Шайле. Его зовут Александр Максимович. Уверовав в истину православия в далекой Франции, насколько помню, в г. Лионе, он там же и решил перейти в православие, что и сделал. Ему около двадцати пяти лет. Мать простила его, но отец не прощает и, кажется, проклял. Он, приехав в Россию, был у митрополита Антония. Тот указал ему Оптину, и он жил в гостинице несколько месяцев. Он думает поступить в Духовную Академию.

12 июня 1909 г.

Сегодня я, грешный, сподобился исповедать свои грехи. После исповеди Батюшка сказал мне:

– Почаще пускайте Волгу, она все смоет и промоет. А Волга – это смирение, которое очищает всякую греховную скверну.

Затем я вспомнил, что иногда у меня бывают помыслы, осуждающие Батюшку или ропщущие на него. Я сказал это Батюшке. Он, выслушав, сказал:

– А вы отвечайте на это помыслу: "Это не мое дело, за это старец и отвечает, а не я".

13 июня 1909 г.

– Ум, – говорил как-то Батюшка, – есть сила самодвижная, но от нас зависит, что ей дать. Подобно тому, как жернов вертится сам, а от человека зависит, что под него подсыпать: пшеницы, ржи или семя какой-либо ядовитой травы. И мука выйдет – или хорошая, или ядовитая – сообразно тому, что положено. Так вот и ум, он все переработает, но нужно давать ему только хорошее.

14 июня 1909 г.

Когда мы ехали с Батюшкой на дачу, я сказал:

– Батюшка, я вот замечал, что чтение книг безбожных и вообще несогласных с моим миросозерцанием, хотя и не изменяет моих взглядов, но все-таки оставляет какой-то осадок.

– Да, – отвечал Батюшка, – св. отцы и наши старцы советовали читать книги своего направления и чтением еще больше укреплять и развивать свое убеждение.

Батюшка как-то заметил мне, что я говорю неясно, то есть, что у меня неясный выговор, особенно когда я спешу. Когда мне Батюшка сказал, я стал более замечать это за собой. Батюшка советовал мне исправлять выговор. Для этого мне надо выписывать на отдельную бумажку те слова, которые неясно произношу, и одному в келии стараться произносить их как можно яснее, отчеканивая каждое слово.

– Вот Климент (Зедергольм), – говорил Батюшка, – имел прежде очень плохой выговор, и ему о. Амвросий посоветовал обратить на это внимание. Он послушался и через три года трудов начал говорить очень хорошо: ясно и даже музыкально. Конечно, ему помогла в этом благодать Божия, ибо делал он это за послушание. Так и вы будете хорошо, ясно говорить, если обратите на это внимание. Первое и главное условие исправления – сознание своего недостатка или немощи.

1 июля 1909 г.

Сегодня утром в 4 часа Батюшка уехал с о. архимандритом в Калугу, а оттуда отправится на съезд в Лавру Троице-Сергиеву (вероятно, еще куда-либо заедут).

Уезжая, Батюшка говорил мне, чтобы я во время его отсутствия занялся собой. При моем послушании строгая жизнь невозможна, ибо послушание так велико, что на молитвенные правила времени почти не оставалось, несмотря на то, что я после обеда не отдыхаю. Как-то на днях я каялся Батюшке, что проспал утреню. На это Батюшка мне ответил:

– Укоряйте себя, Бог простит. А вот когда я уеду, вы уж не просыпайте. Входите в прежние рамки. Займитесь за это время собой. Безмолвствуйте.

– Да как же безмолвствовать, когда надо ходить на покос? – говорю я.

– Ну что же? У меня на покосе молитва шла как-то еще лучше. Пусть там празднословят, всегда можно несколько удалиться, не осуждая, от них, ведь поле большое. Помню, это были чудные минуты: прекрасный вид на Пустынь, вдали Козельск, этот древний город. Прекрасный воздух... Нет, хорошо.

2 июля 1909 г.

Когда я вечером пришел к Батюшке на откровение и благословение, то он очень неожиданно для меня спросил:

– Вы помните, какое сегодня читалось Евангелие?

– Простите, Батюшка, забыл.

– Там говорилось, что евреи, разъярившись на Господа, "возвели Его на гору, да быша Его низринули. Он же, прошед посреде них, идяше" (см. Лк. 4, 22-30). Что это значит? По отношению к Господу Иисусу смысл ясен, то есть что иудеи до того разъярились на Него, что хотели Его сбросить с горы, но Он, пройдя среди них невредимо, пошел далее Своим путем. А по отношению к нам это имеет другой смысл, а именно: "разъяренные евреи" обозначают страстные помыслы, которые тщатся ввергнуть нас в бездну. Но ум наш проходит сквозь них невредимо и, пройдя, оставляет их сзади себя и идет все вперед и вперед, приближаясь к горнему Иерусалиму – Царству Небесному. Заметьте, не только проходит сквозь них, но идет и далее…

Георгий Задонский Затворник пишет про себя, что он, будучи еще в миру, был идеалист, всюду искал красоты. Он и сам был красив. Познакомившись с одной красавицей, он даже сделал ей предложение, на что она, конечно, согласилась. И, кажется, в ту же ночь он видит сон: как будто стоит перед ним красавица, такая красавица, каких он никогда не видел, перед которою та, которой он сделал предложение – ничто. И он в изумлении говорит: "Кто ты? Как твое имя?" – "Имя мое – Целомудрие". И он просыпается. "Так вот она где, красота! Ничего мне не надо!" – и удалился в затвор, все презрев.

Да, иногда Господь вразумляет при помощи и чувственных образов. Затворник Георгий в миру искал красоты, но искал там, где ее нельзя найти. Не понимал он еще, что надо искать ее в совершенно ином. А Господь этим сном поставил его на путь истины.

28 июля 1909 г.

26-го числа Батюшка благословил мне с братом Никитой пройтись немного по лесу

– Мне было однажды очень тяжело, но близилось уже время моего избавления. Заметьте, так всегда бывает: сильные скорби – всегда признак особенной благодати Божией, только надо перетерпеть. Так было и со мной. И вот в это-то самое время о. Нектарий предложил мне пройти по лесу. Я согласился . Прекрасный вид этого места так понравился мне, что я даже отдохнул душой, мне просто не хотелось уходить оттуда.

Мне, конечно, это местечко понравилось, но не так, как Батюшке, ибо он высокий художник в душе.

Как-то Батюшка говорил мне, что бывает время, когда человек устает и не способен ни к молитве, ни к письму, ни к чтению. Тогда пусть займется рукоделием, что и исполнял один Преосвященный на деле. Он имел, кажется, токарный станок.

2 августа 1909 г.

Недавно Батюшка говорил мне об Иисусовой молитве.

– Сочинения преосвященного Игнатия (Брянчанинова) необходимы, они, так сказать, азбука духовной жизни.

Недавно меня письмом спрашивал один иеромонах о молитве Иисусовой, просил указать книги. Я ему ответил. Но видно, что он хочет познать молитву Иисусову из одного чтения. Это невозможно. Необходимо познавать ее личным опытом, надо приступать к ней самому. Молитва Иисусова – безбрежное море. Исчерпать его невозможно. Невозможно всего описать в книгах. Многие начинают, но немногие кончают. Поэтому мало имеющих внутреннюю молитву. Это великое делание теперь почти совсем забыто, – никто об нем даже не беседует.

Мы слишком отвлеченно думаем об адских муках, вследствие чего и забываем о них. В миру совершенно забыли о них. Диавол всем там внушил, что ни его (то есть диавола), ни адских мук не существует. А св. отцы учат, что обручение геенне, все равно как и блаженству, начинается еще на земле, то есть грешники еще на земле начинают испытывать адские муки, а праведники – блаженство, только с той разницей, что в будущем веке и то и другое будет несравненно сильнее.

26 августа 1909 г.

Мало приходилось писать и редко, – времени совершенно нет. На днях Батюшка говорил о том, как опасно уходить из монастыря, и в заключение рассказал следующие два случая. Первый, кажется, современный, то есть бывший, быть может, лет 5-10 назад:

– Один богатый купец имел сына, и этот сын поступил в одну из святых обителей, но не ужился в ней и ушел в мир: то есть из царских чертогов в вонючее болото. Женился и жил с женой и детьми в своем доме. Но уже вскоре после ухода из обители он понял, чего лишился, но было поздно. И вот однажды удалось ему как-то достать у какого-то старьевщика старый рваный подрясник послушнический. Принес он подрясник домой. В большие праздники он удалялся в самую дальнюю комнату-моленную, надевал этот подрясник и предавался горькому плачу, вспоминая свое житие в святой обители.

А вот еще. Однажды в баню пришел какой-то человек с маленьким сыном. Разделись. Отец сел на лавку, а сын все смотрит ему на спину. Отец тогда спрашивает сына: "Ты что смотришь мне на спину?" – "У тебя на спине, папа, какое-то черное пятно". – Отец понял, что невинному, чистому младенцу были открыты глаза, и что черное пятно, которое тот увидел, – ничто иное, как монашеский параман, ибо он прежде был монахом.

3 сентября 1909 г.

31 августа я спросил Батюшку, можно ли молиться, чтобы Господь избавил от военной службы, или нет. Батюшка отвечал, что нельзя:

– Это надо всецело предоставить воле Божией, ибо, прежде всего, это законно. И потом мы не знаем, будет ли для нас полезно это. Молиться об этом равносильно тому, чтобы молиться об избавлении от послушания. Нет, уж лучше предоставим это воле Божией.

Недавно, когда я провожал Батюшку ко бдению в монастырь, мы по обыкновению зашли на могилки старцев. Поклонившись старцам, Батюшка, указывая рукой на памятник, стоящий прямо за главным алтарем Введенского храма, сказал мне:

– Я рассказывал вам об этом памятнике?

– Нет, – отвечал я.

– Ну, так вы напомните как-нибудь мне, я вам расскажу.

Так вот недавно я и напомнил Батюшке, и он мне рассказал следующее:

– Давно еще, кажется, при батюшках Льве и Макарии это было. Однажды приехала молоденькая девушка, именем Варвара, красавица собой. Ей очень понравилась Оптина. Но все-таки нужно же уезжать, и она поехала со своей матерью из Оптиной. Едут, а по дороге из Козельска несут на кладбище гроб. В гробу лежала молодая девушка. Тогда был обычай, едва ли он теперь сохранился, что девушку на кладбище всегда должны нести тоже девушки. С этой целью, когда умирала девушка, собирали отовсюду девушек, одевали в белые одежды, украшали цветами, тоже белыми. Они все вместе брали на руки гроб, тоже белый и украшенный белыми цветами, и несли его сами на кладбище.

Так вот такая похоронная процессия и встретилась на дороге этой девице Варваре. Она, полная восхищения от этой картины, воскликнула:

– Вот счастливая! Вот счастливая! – Мать удивилась этим восклицаниям и говорит:

– Что ты, глупая! Я тебя повезу в Москву и Петербург. Там ты будешь у меня первой красавицей на балах. – Но дочь не слушает ее, пораженная этой белой похоронной процессией.

Приехали они домой, но чистая девушка почувствовала себя чужой среди блеска и роскоши и захотела опять в Оптину. Наконец, отпросилась и поехала. В Оптиной она поговела, приобщилась и собралась было уже ехать домой. Села в тележку и поехала, но когда стала спускаться к Жиздре, лошадь вдруг понеслась и прямо в Жиздру. И когда выловили девушку, она уже была мертвая. Собрались на совет старцы, что делать и где хоронить эту девушку, и решили похоронить ее за главным алтарем, дав ей первое место во всей Пустыни за ее великую любовь к Оптиной. Вот какая эта девица Варвара. Видите, как Бог слышит молитву и видит восторг чистой невинной души, не огрубевшей в земных удовольствиях. Она сочла только счастьем, а Господь уже исполняет ее желание.

5 сентября 1909 г.

Также Батюшка недавно рассказывал мне про о. архимандрита Моисея.

– Однажды мужичек привез в Оптину целый воз яблок для продажи, ибо тогда еще в Оптиной не было яблочных садов. Батюшка Моисей вышел к мужичку и спросил:

– Какие это яблоки и какая цена? – Мужичок, думая, что о. Моисей не понимает толка в яблоках, хотел обмануть его и отвечает:

– Это – "Добрый крестьянин", яблоки – первый сорт. – О. Моисей видит, что это незрелая антоновка, и говорит:

– Как, как они называются?

– "Добрый крестьянин".

– Да?! А этого крестьянина не Антоном ли звали? – Мужик понял, что о. Моисей узнал яблоки, и в смущении говорит:

– Простите, Батюшка, значит, мне обратно ехать?

– Зачем? Позови-ка мне отца эконома. – Когда тот пришел, о. Моисей приказал ссыпать яблоки в подвал, а мужику дал ту цену, какую он запросил с самого начала.

Однажды Батюшка говорил, что по любимым игрушкам в детстве можно узнать будущий нрав человека.

– Это бывает так всегда. Конечно, есть отступления от общего правила, когда, например, гордый, дерзкий человек поступает в монастырь и силою благодати становится кротким, незлобивым. Но общее правило таково, и я лично делал опыты. Однажды взял я трех маленьких детей и повел их в игрушечный магазин. Там я попросил положить на прилавок игрушки, а детям сказал, что можно выбирать только одну игрушку каждому. И каждый ребенок после некоторых колебаний и сомнений выбрал себе игрушку. Первый взял гармонию, это означало, что в нем сидит художник, любитель красоты; второй взял солдата, это означало его будущий художественный сильный характер; третий взял раскрашенную резиновую лягушку-жабу, это означало его низменные наклонности. Выросли эти дети, и на каждом из них оправдалось это правило. А на последнем особенно, ибо он мне за мою любовь к нему отплатил "как следует", нечего сказать. И оказалось, что происхождения он еврейского.

20 сентября 1909 г.

15 сентября была чудная лунная ночь. Когда я пришел на благословение к Батюшке, он сказал мне, что ему хотелось бы походить по Скиту, но что нет на это возможности. И вспомнил Батюшка те времена, когда в такие чудные ночи он такую возможность имел.

– Хорошо бывало тогда у меня на душе, отрадно и покойно. Похожу по Скиту и возвращаюсь потом в келию свою. А в келии у меня было всегда чистенько, перед иконами сияет лампадка, а из окна смотрит поющая и ликующая ночь, наполняя мою келейку синим светом... Да, бывают в жизни иногда такие минуты, что их никак нельзя передать на словах. Я не могу передать вам на словах то блаженство, какое я тогда испытывал, необходимо самому его восчувствовать... Вот и теперь такая же поющая и ликующая ночь... Мир вам! Идите с Богом.

Я пошел от Батюшки тоже с каким-то тихим, хорошим настроением. Быть может, Батюшка передал мне часть своих чувств, высоких и святых, насколько можно было передать их на словах и насколько могла их воспринять моя душа.

Выйдя от Батюшки, я пошел тихо и остановился на перекрестке перед колокольней, облитой лунным светом. Я залюбовался этой картиной. Дубы и сосны стояли неподвижно, получив от лунного света какую-то особенную красоту. Все молчало в безмолвии своем, поя хвалебную песнь Вседержителю Богу. И я стоял безмолвно и неподвижно, как бы боясь нарушить эту тишину. Наконец, я пошел в келию и встал на молитвенное правило…

17 сентября Батюшка говорил на утрени слово, напоминая нам о том, где мы и зачем сюда пришли. Между прочим, Батюшка говорил, что сущность нашего иноческого жития – борьба со страстями и что нельзя самочинно проходить путь иноческой жизни.

23 сентября 1909 г.

На благословение к Батюшке я вошел вчера последним. Он, ни слова не говоря, подвел меня к иконам, приказал, чтобы я встал на колени и сказал:

– Есть грехи – дела, есть грехи – помыслы. Так вот исповедуйте свои помыслы.

Это так было неожиданно для меня, что я забыл все свои помыслы и каялся, называя общие помыслы, например, блудные вообще, тщеславные и другие. Да я и не замечаю у себя особенно настойчивых помыслов, которые бы меня тяготили. Я это сказал Батюшке. Тогда Батюшка опять сказал:

– Теперь вы стоите на исповеди, покайтесь в смехотворстве. Конечно, у вас такой веселый характер, но нужно сдерживать себя.

Я покаялся в смехотворстве. Батюшка разрешил мне всё исповеданное, и я пошел к себе в келию с чувством необходимости исправления своей жизни.

26 сентября 1909 г.

Сегодня день моего рождения, мне исполнился 21 год. На днях как-то Батюшка благословил меня перед призывом на военную службу навестить родных и вообще съездить в Москву, а кстати и в Сергиеву Лавру. Эти дни Батюшка не раз говорил мне о предстоящей разлуке, и сколько любви было в его словах! Например, 23 сентября Батюшка сказал:

– Многие планы строил я о вас, но как Богу угодно. Быть может, когда вы возвратитесь, я уже буду лежать в земле сырой. Тогда уж как хочешь, мой преемник!

А 24 сентября Батюшка говорил так:

– Когда вы возвратитесь, я, быть может, буду жить уже не здесь, а в другой келии, даже в леску. Придете и спросите: "Где Батюшка?" – Вам скажут: "Вон там-то". Придете вы к моей келейке, постучите, выйдет мой келейник и скажет вам, что Батюшка никого не принимает. А вы скажите: "Все-таки доложите обо мне, скажите, что пришел Николай Беляев". – "Доложить доложу, но не примет вас". Идет он докладывать, и вдруг вы услышите, что кто-то шаркает ногами об пол, и выходит старичок согнутый и говорит: "Брат Николай, неужели это ты?" – "Я, Батюшка, да неужели это вы? Какой вы стали старенький!" – "Ну что, как ты?" – "Да что, весь я разбросался". "Ну что же, давай опять собираться. Будем мы жить здесь с тобой".

За обедом Батюшка сказал очень краткое слово:

– Считаю долгом напомнить вам, братия и отцы, в этот день, день памяти св. Иоанна Богослова, о том, что необходимо всякому христианину, а наипаче облеченному в иноческий чин, иметь мир с Богом и с людьми. Св. Иоанн Богослов говорит, что человек не может любить Бога, если не любит своего брата, что такой человек "ложь есть". Поэтому братья, напоминая вам эти слова св. апостола Иоанна Богослова, я прошу вас не таить злобы в сердце своем на кого-либо, а иметь мир и любовь к ближним.

Это была главная и единственная мысль во всем кратком слове.

25 сентября, когда я с Батюшкой трапезовал, у нас началась беседа. Много хорошего было сказано. Батюшка сказал, чтобы я прочел теперь же из "Невидимой брани" о четырех страшных и последних искушениях, бывающих перед смертью. Надо знать их и готовиться к ним.

Также 25 сентября утром Батюшка говорил о дневнике старца Зосимы Верховского, что хорошо бы мне его прочесть (у нас этот дневник в рукописи в библиотеке). Но при этом Батюшка добавил, что там есть некоторые несообразности. Будучи еще послушником, он, по благословению о. Иосифа, хотел снестись с женской Зосимовой пустынью, где хранится подлинник, но по некоторым обстоятельствам ничего из этого не вышло.

16 или 17 сентября (не помню хорошо) Батюшка прочел мне немного из своего дневника и сказал:

– Я писал тогда каждый день и перечитывал свой дневник так: приходит, положим, 20 августа, или другое число, и я беру все свои дневники и прочитываю то, что думал и чувствовал и делал в это же число и месяц в другие годы. Это великое дело – так следить…

В этот же день я прочел слово о. Иоанна Кронштадтского, изданное Преосвященным Михеем. Это небольшая книжечка, листков 10-15. И там я прочел такие слова: "Я, – пишет о. Иоанн, – старался каждый день что-нибудь записать для того, чтобы, перечитывая свои дневники, я мог видеть, иду ли я вперед, или иду назад". И далее: "Я понял, что без постоянного бодрствования над собой и без непрестанной молитвы я не буду в состоянии отразить всех козней диавольских, и поэтому первое время моей пастырской деятельности прошло в тяжелой борьбе и трудах".

Я заметил это совпадение и хотел поговорить об этом с Батюшкой. И вот 21 сентября я вошел на благословение последним и после покаяния в некоторых моих оплошностях сказал Батюшке:

– Батюшка, вот что я хотел вам сказать: помните, вы прочли мне немного из своего дневника и говорили, что вы писали каждый день. Так вот в тот же самый день я прочел у о. Иоанна Кронштадтского, что он тоже писал дневник (и я пересказал вышесказанное Батюшке). Это совпадение я невольно заметил.

– Да, – сказал Батюшка, – это совершенно верная мысль. Это значит, к моим словам о. Иоанн приложил Царскую печать. Да, это великое дело!

Я почувствовал какое-то чувство, похожее на живой интерес к чему-либо. Быть может, я затронул и Батюшку в его глубоких чувствах и мыслях, ибо он встал, велел мне позвать брата Никиту, передал ему благословение на сон грядущий и отпустил его. Я остался с Батюшкой один.

– Да, – сказал Батюшка, – мне хотелось провести этот день с вами.

И началась беседа, продолжавшаяся с 9 и почти до 12 часов ночи. Много я рассказал Батюшке про себя, про свою жизнь и внешнюю, и внутреннюю. Также и Батюшка много рассказал мне. Говорил он о том, что вся наша жизнь чудно располагается по некоему таинственному плану, которого мы не замечаем или не понимаем.

– Я даже думаю, – говорил Батюшка, – оттого мы так нерадиво живем и грешим, что не понимаем внутреннего смысла событий нашей жизни. <…>

27 сентября 1909 г.

(Продолжение)

Затем Батюшка говорил о тех скорбях, которые он переносил, будучи послушником, и на которые он в душе своей отвечал так: "Лучше умру, а не уйду из Скита".

К Батюшке был не расположен Скитоначальник о. Иосиф, раздражаемый по действу диавола другими. Зная это, я спросил Батюшку:

– Как же вы относились к о. Иосифу?

– Я относился к нему как к своему начальнику, на все, безусловно, я брал от него благословение, например, выйти из Скита и прочее. Я только перестал открывать ему помыслы, а стал открывать их о. Венедикту. И то решился на это не иначе, как с благословения о. Иосифа. Я веровал, что через него, как через поставленного на сие место, действует благодать.

29 сентября 1909 г. Вторник.

27 числа в воскресенье Батюшка сказал мне:

– Если Богу угодно будет, вы займете какое-либо начальственное положение в монастыре. Но знайте заранее, что это – тяжелый крест. Св. отцы сказали, что самых тяжелых крестов два: первый – крест царя, второй – настоятеля обители иноческой. Заметьте, ведь это было сказано еще в то блаженное время, а уж про настоящее и говорить нечего. Батюшка о. Амвросий говорил: "Монаху простому нужно терпения воз, а настоятелю – целый обоз".

Батюшка на утрене говорил слово, основная мысль которого была следующая. Батюшка прочитал всем известный ирмос "Воду прошед яко сушу и египетского зла избежав, израильтянин вопияше: Избавителю и Богу нашему поим" и объяснил, какое отношение имеет этот ирмос к монашеской жизни? Потом сказал:

– Монах должен быть, по слову Евангелия, подобен младенцу: "Аще не будете яко дети, не внидите в Царство Небесное" (Мф. 18, 3). В каком же отношении надо быть младенцем? По чистоте сердца. "Не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте" (1 Кор. 14, 20), – говорит Апостол.

Затем Батюшка говорил, как побеждать страсти, чтобы приобрести чистоту сердца: для этого необходимо читать жития святых и жизнеописания современных подвижников, как живые яркие примеры этой борьбы со страстями, и вообще читать святоотеческие писания.

30 сентября 1909 г. Среда.

Я начинаю несколько волноваться, если так можно сказать, как бы предчувствую предстоящую разлуку, но самых чувств своих я не умею определить. Более того, я думаю, это чувство мое походит на тихую бессознательную грусть в ожидании чего-то. Не могу сказать, чтобы я был рад, нет, – скорее, мне кажется, наоборот. Одно скажу: буди воля Господня!

1 октября 1909 г. Четверг.

Сейчас прошелся по Скиту, посидел за сажалкой на диванчике. Тишина в Скиту! Слышно даже, как падает лист в лесу. Из этой-то тишины я теперь собираюсь ехать в суету и шум московской городской жизни. Вся природа теперь замирает на зиму, листья пожелтели, даже много деревьев совсем голых. Все прощается с теплом. И это чувство – чувство разлуки с тем, с чем я так свыкся, что, может быть, я так полюбил.

19 октября 1909 г. Понедельник.

Вот я снова в Скиту. Опять те же сосны глядят на меня с высоты. Опять та же простота и тишина.

Утром 17 октября в десятом часу мы въехали на Скитской конный двор, слезли с тележки и отправились к Батюшке. Батюшка, видимо, меня не ожидал, и когда я вошел, он несколько удивился и обрадовался. На его лице засияла улыбка.

22 октября 1909 г. Четверг.

Сейчас после благословения Батюшка отпустил келейников спать и остался со мной немного побеседовать. Говорил Батюшка о великом смысле всех событий нашей жизни: от великих в жизни каждого отдельного человека переворотов, как духовных так и душевных, и до мельчайших подробностей.

– Говорят, что все события нашей жизни откроются нам в час нашей смерти, и мы тогда всё поймем. Перед нами вся наша жизнь явится, словно написанная в книге.

Под конец разговора Батюшка сказал:

– Знаете, говорят, что есть у нас в Оптиной великий подвижник, имеющий дар внутренней молитвы?

– Нет, Батюшка, не знаю.

– Это рясофорный послушник, слепой о. Иоанн.

25 октября 1909 г. Воскресенье.

Когда я вел под руку Батюшку после бдения, то сказал ему, что с трудом выстоял службу. Батюшка спросил:

– По какой причине? – Я говорю:

– По телесной немощи.

– Да, – говорит Батюшка, – а иногда уходят из храма из-за помыслов. Это, конечно, неразумно. Враг поднимает брань помыслов с целью вывести из храма. Не должно поддаваться врагу. В большинстве случаев у молодых бывают блудные помыслы, а у старых – помыслы гнева, воспоминания старых обид. Враг как бы говорит: "Ты помнишь, такой-то вот тебя оскорбил при всех, а ты смолчал, ни слова ему не сказал. Эх, ты! А ты ему вот то, и вот это сказал бы". – Иногда от подобных помыслов инок весь вспыхнет от гнева. Надо бороться.

26 октября 1909 г. Понедельник.

Вчера у меня с Батюшкой были две утешительные беседы. Первая – в два часа, а вторая – от полчаса девятого вечера и до полчаса одиннадцатого. Записать их мне очень мудрено и по глубине их, и по обширности. И та, и другая беседа была об Иисусовой молитве, и чудно, что такая краткая молитва имеет столь великую силу и глубину содержания.

В два часа под впечатлением прочитанного в книге "На горах Кавказа" я начал спрашивать Батюшку о том и другом, и так пробеседовали, пожалуй, более получаса. А вечером мы вместе читали эту книгу (собственно, читал я, а Батюшка слушал), и по временам чтение прерывалось беседой. По прочтении трех глав Батюшка начал говорить мне о себе, о своей жизни в миру и в монастыре и о прочем, применительно к молитве Иисусовой.

27 октября 1909 г. Вторник.

Вчера опять мы с Батюшкой читали об Иисусовой молитве. Просидели до двенадцати часов. Под конец беседы Батюшка заповедал мне творить молитву Иисусову устную и на военной службе, но хранить это, не открывая никому, не уча никого, хотя, быть может, и будут встречаться люди хорошие: "Знайте только себя!"

Говорил Батюшка опять и про себя, между прочим, и то, что, когда он, живя внимательно, занимался Иисусовой молитвой, его многие считали находящимся в прелести бесовской.

– Теперь решают так, – говорил Батюшка, – молись, не молись – все равно не достигнешь молитвы. Теперь прошли, дескать, те времена. Это, конечно, внушенная диаволом мысль. Иисусова молитва необходимо нужна для входа в Царство Небесное. Многим неполезно иметь внутреннюю молитву, ибо они могут возгордиться этим. Поэтому молящемуся, но не достигшему внутренней молитвы, Бог дает ее или перед смертью, или даже после смерти, ибо и по смерти идет рост молитвы Иисусовой. Когда я это впервые прочел, я усомнился: верно ли я это понимаю? И начал искать подтверждения этому, и нашел во многих творениях свв. отцов, а также и у Паисия Величковского. А теперь мы прочли еще и здесь (в книге "На горах Кавказа"). Это меня очень радует.

29 октября 1909 г. Четверг.

Вспомнил я, что 26 октября Батюшка сказал мне:

– Не становитесь настоятелем, разве только вменят в послушание, а если, например, будут только предлагать, то лучше отказывайтесь.

Вообще в эти дни Батюшка особенно много говорил мне наедине такого, в чем я ясно видел его любовь ко мне. И вчера, кажется, сказал мне так:

– Да, должно быть, душа душу чувствует (или видит). Установились между нами такие отношения: я полюбил вас, а вы меня. Ничего не может быть прочнее этой любви – любви во Христе.

2 ноября 1909 г. Понедельник.

Побеседовали с часочек по душам, как говорится.

Идет снег, все кругом стало белое. Деревья пушистые стоят в своем уборе. Не знаю, почему, я всегда как-то любил эту картину, в ней есть какая-то красота особенная.

3 ноября 1909 г. Вторник.

[У меня] признали расширение жил на левой ноге, и я зачислен в ополченцы 2-го разряда, то есть мне теперь служить не придется. Богу нашему слава! Возьмут, не возьмут на один месяц, это ничего, а главное, избавился я от двухлетнего тяжелого испытания. Богу милосердному слава во веки!

Все-таки пришлось немного понести оскорблений и неприятностей от новобранцев, сегодня меньше, а главным образом, первые дни. И только один сказал мне доброе слово и, кажется, от души сказал. Я слов его не запомнил, но смысл такой:

– Дай Бог тебе спасения и всего хорошего, я так даже помолился, чтобы тебя не взяли.

– А тебя взяли? – спросил я.

– Меня-то взяли...

– Спаси тебя Господи, – сказал я.

Жалею, что не спросил его имя, я записал бы его в свое поминание. Хотя я и так помолюсь за него, за его любовь.

5 ноября1909 г. Четверг.

Сегодня ходил к о. архимандриту за благословением продолжать монашескую жизнь. По внешности ничего не изменилось, но все-таки приходится настраивать себя на монашескую жизнь снова. Поездка в Москву, все ожидания и думы, и, в особенности, четырехдневное пребывание в Козельске среди новобранцев оставили свой некоторый след. Но, Бог даст, все снова пойдет своим чередом.

8 ноября 1909 г. Воскресенье.

Вчера на бдении Батюшка говорил нам слово вместо поучения.

– Сегодня, – говорил Батюшка, – святая Церковь празднует в честь святых Бесплотных Сил Небесных, в лике которых св. Архистратиг Михаил занимает одно из первых мест. Я помню, когда я был еще новоначальным послушником, был какой-то праздник, и скитская братия была в монастыре. Когда все стали подходить ко кресту после обедни, я слышу, что стоящий около меня человек, нагнувшись к мальчику, по-видимому, своему сыну, говорит: "Вот смотри: идет ангельский чин". Эти простые слова очень повлияли на меня. Да, действительно, монах должен быть подобен ангелу… Св. Иоанн Лествичник говорит, что вместе с монахами борются и ангелы, то есть что монаху в борьбе со страстями и диаволом помогают ангелы… Бывший прежде ангелом Денница, а ныне отверженный, падший злой дух – диавол – везде и всегда старался и старается посеять злобу, вражду и всякое возмущение. Он воздвиг гонения на христиан, он породил массу ересей, он воздвигал всякие немирствия и беспорядки. И ныне он старается посеять то же самое и у нас и, увы, часто успевает!

Ко мне приходят вести, что один ропщет или скорбит на другого, что один обижен другим. Ко мне приходят с жалобами. А что я отвечаю таким? Конечно, одно: "Надо помириться, пойди попроси прощения, поклонись!" И некоторые это исполняют тотчас, а некоторые, к сожалению, медлят, и проходит иногда значительно время во вражде. А не должно быть так, честные отцы и братья! Монах должен быть исполнен любви к Богу и ближнему. Что такое монах? Монах есть исполнитель всех заповедей Божиих. А все заповеди сводятся к двум: "возлюби Бога всем сердцем твоим, всею душею и всею крепостию твоею" (Мф. 22, 37), "возлюби ближнего твоего, яко сам себе" (ср. Мф. 22, 39). Эти две заповеди совмещают в себе весь закон и все заповеди Божии.

Ангелы на небесах преуспевают в любви. Вся жизнь монаха должна быть любовь. Наши великие старцы: батюшка о. Лев, о. Макарий, о. Амвросий, о. Анатолий действительно имели эту любовь. А какой славы и чести сподоблялись они еще при жизни их за эту любовь, можно видеть из следующего. Однажды батюшка о. Анатолий по приглашению о. Иоанна Кронштадтского поехал для соборного служения с ним. Когда началась литургия, о. Иоанн увидел, что с батюшкой о. Анатолием служат два ангела. Неизвестно, видел ли их сам батюшка о. Анатолий или нет, но о. Иоанн ясно видел их.

Я счел нужным напомнить вам именно в этот день о высоком назначении монаха. Да будет между нами согласие и любовь. Старец преклонных лет иеросхимонах Игнатий, скончавшийся лет двенадцать назад, говорил мне так: "В мое время вся Оптинская братия отличалась взаимным согласием и любовью, а в особенности скитяне". Постараемся, братья, и мы следовать этому.

Иногда выражают мне некоторые желание высшей монашеской жизни, высших подвигов. А что может быть выше прощения обид, оскорблений, терпения скорбей и немощи братской?! Вы, вероятно, помните случай из жития преп. Пахомия. К нему приходит инок и говорит: "Авва! Благослови меня, я хочу идти и предать себя на мучение, дабы иметь мученический венец". А преп. Пахомий говорит: "Нет, отче! Советую тебе оставаться в обители, нести всю тесноту иноческого жития и немощи собратьев, отрекаться от своей воли, и это вменится тебе в мученичество". Видите, значит, всякий монах, терпящий все благодушно, имеет мученический венец!..

Сейчас более не припоминаю. Это батюшкино слово мне очень понравилось. Говорил Батюшка, что смирение и любовь – самые высокие добродетели, и они должны быть отличительной чертой каждого монаха.

11 ноября 1909 г. Среда.

После трапезы Батюшка дал мне прочитать 49-ое поучение в Неделю Православия преп. Феодора Студита (сегодня его память).

– Это такое поучение, что хотя написано полторы тысячи лет назад, его можно вполне отнести к нам. И его, если угодно будет Господу, пройдет еще тысяча лет, будут читать, и не утратит оно своей силы. Так вот, прочтите его. – Я взял книгу к себе в келию и прочел его.

Также утром Батюшка при отправке писем пожелал одной какой-то женщине послать на утешение листочек. Я достал и подал Батюшке листочек с картиночкой, изображающей страдание какого-то мученика. Батюшка посмотрел на меня и сказал:

– Пожалуй, вы доживете до тех времен, когда так же вот будут мучить опять христиан.

– Да и сейчас ведь мучают, хотя и не столь грубо, – говорю я.

– Нет, я не про такие мучения говорю. Я говорю про мучения, подобные древним.

14 ноября 1909 г.

Помню, дня за 2-3 до призыва Батюшка многое говорил о себе, главным образом, про монашескую жизнь. Говорил Батюшка, как трудно ему приходилось, когда он был рясофорным монахом, какие были на него гонения.

– Я все это говорю вам для того, – говорил Батюшка, – чтобы показать вам, что нам нужно надеяться только на Бога. Иногда приходилось так, что впору уходить из Скита. Но я решил: лучше умереть, чем уйти. Я имел твердую надежду на Бога и Его Пречистую Матерь. Встану бывало перед этой иконой Казанской Божией Матери, помолюсь – и легче мне станет. И кто тогда мог думать, что этот всеми унижаемый послушник через несколько лет будет игуменом Скита и старцем. Поверьте мне, что и сам я ничего подобного в мыслях не имел, да и были другие препятствия, например, болезнь глаз и другие. Вот видите, и предполагать этого нельзя было, но раз такова воля Божия, то так и вышло, никакие препятствия не помешали. Не вотще сказано в псалме: "Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения" (см. Пс. 145, 3), а надейтесь на Бога. Только эта твердость и вера и помогли мне перенести все это. Но при всех этих скорбях Господь неизреченно утешал меня. Любил я читать св. отцов, а в особенности Псалтирь. И какие глубины иногда открывались мне. Так вот я вам и говорю: всегда надейтесь только на Бога, но никак не на человека. Тогда всякое зло будет отпадать от вас, как отрубленная ветка…

– Есть два монашества: внешнее и внутреннее, – как-то говорил мне Батюшка. – Внешнее, так называемое клобуковое монашество приобрести легко, как св. Иоанн Лествичник пишет: "сделать внешнего монаха легко, но трудно сделаться внутренним монахом". Это внутреннее монашество может быть даже в миру, хотя именно только "может". И об этом-то внутреннем монашестве теперь так редко говорят, почти не имеют никакого понятия...

Хочется записать одну из бесед с Батюшкой о молитве Иисусовой. Помню, тогда я пришел к Батюшке под впечатлением прочитанного из книги "На горах Кавказа".

– Может ли Иисусова молитва быть в человеке страстном?

– Может, – отвечал Батюшка, – может, но вот как: в первый период молитвы Иисусовой страсть, действуя в человеке, побеждает его, а во второй период при всяком возбуждении страсти человек побеждает страсть. Страсть остается в человеке до самой смерти, и бесстрастие может быть только относительное. Это мы можем видеть из того, что многие подвижники, как, например, преп. Иаков, проведя всю жизнь в подвигах, впадали в грех. Кто трудится в молитвенном подвиге, тот, несомненно, ощущает в себе движение страстей. Но в человеке, достигшем внутренней молитвы, страсть подобна покойнику, она уже не может властительски терзать его. И чем молитва сильнее действует в человеке, тем она более утверждается в сердце подвижника, тем всё тише и тише действуют страсти, они как бы спят. Я помню, в Казани был блаженный Николушка. Он говорил, обращаясь к людям доброй жизни: "А что, как покойнички-то? Спят?" Я тогда не понимал смысла этих слов и понял их только здесь, в Скиту, и удивился глубине смысла их. Он именно называл страсти покойниками. Покойник лежит, значит, он существует, а не исчез, ибо мы его видим. Так и страсть в проходящем молитвенный подвиг и достигшем уже внутренней молитвы подобна покойнику.

– Значит, Батюшка, – говорю я, – я понял так, что при устной молитве Иисусовой страсть может действовать в человеке даже грубо, а при внутренней уже этого быть не может, хотя он и не делается бесстрастным?

– Да, – сказал Батюшка.

А вечером после благословения сказал, что найдет в "Письмах о христианской жизни" еп. Феофана, как действуют страсти в проходящем молитвенный подвиг.

– У него там хорошо сказано об этом, и я, кажется, подчеркнул это.

На мой вопрос, является ли непарение мысли, то есть внимательность, первым даром при всякой молитве или только при молитве Иисусовой, Батюшка ответил, что только в молитве Иисусовой.

А когда я пришел на благословение и стал на колени, Батюшка сам начал говорить:

– Спрашивают: "Как легче спастись?" Один только смиряется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а не смиряется. С таким вопросом обратились к преп. Варсонофию Великому, а он ответил (я, конечно, говорю приблизительно к его словам): "Чадо, не так ты ставишь вопрос! Что сказано в псалме? "Виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя" (Пс. 24, 18). Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения. Одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: "Виждь смирение мое и труд мой", – то получим награду – оставление грехов, как сказано: "и остави вся грехи моя". Поэтому необходимо упражняться и в том, и в другом".

Я долго, – продолжал Батюшка, – не мог понять, что такое соединение ума с сердцем. В сущности говоря, это значит соединение всех сил души воедино для устремления их всех к Богу, что невозможно при разъединенности их. Этот закон единения я усматриваю не только в этом случае (в молитве Иисусовой), а везде. Например, когда на войне с врагом не будет у нас сплоченной силы, то враг, нападая то на один отряд, то на другой, вскоре победит всю армию, уничтожая один отряд за другим. Подобно этому и солнце, светя на землю, не может ничего зажечь, ибо лучи его рассыпаются по всей поверхности земли. Но если мы возьмем стекло увеличительное и этим стеклом сосредоточим все лучи в одной точке, то подложенное туда дерево, бумага или еще что-нибудь воспламенятся. То же самое можно сказать о музыке. Какую имеет красоту нота или звук, взятые в отдельности или в беспорядке? Можно сказать, никакой. Но эти же самые звуки в произведениях гениальных художников воспринимают великую силу и красоту. Про живопись и другое я уже не буду говорить.

То есть это такой узел, что сколько его ни развязывай, он все будет узлом. Иисусова молитва не имеет пределов…

Ум, когда упражняется в чтении Священного Писания и молитве и тому подобном, очищается от страстей и просветляется. Когда же он погружен только в земное, то он одебелевает и становится как бы неспособным к пониманию духовного.

Я знал двух братьев, один тогда был врачом, а другой – профессором в Духовной Академии (ныне митрополит Антоний Петербургский). Два брата избрали себе разные дороги и после многих лет разлуки сошлись вместе и начали беседу. Конечно, беседа коснулась и духовной стороны. Все, что говорил врач, было понятно профессору Академии, а что говорил профессор, не мог понять врач, не то, чтобы не хотел, нет – не мог, как ни старался, и попросил брата начать разговор о чем-нибудь ином.

Так что необходимо упражняться в духовном и побеждать все страсти, пока они еще неглубоко укоренились в нас. Страсти легко побеждать в помыслах, но когда они перейдут в слова и дела и укоренятся, то очень трудно, почти невозможно.

И еще много говорил Батюшка, но где же все упомнить, вернее сказать, как все записать?

19 ноября 1909 г. Четверг.

Читал три поучения еп. Игнатия "О кончине мира". Хороши эти поучения, как и вообще все сочинения этого Святителя Христова.

Третьего дня, то есть 17 ноября, Батюшка рассказал как ровно 20 лет назад он чуть не умер. Батюшка вдруг вечером почувствовал себя дурно, послали за доктором и за священником.

– А мысль мне говорит: "Ты сейчас умрешь", – говорил Батюшка. – Я только об одном молил Бога – чтобы приобщиться Святых Таин. Ужас смерти овладел мною. Наконец, приходит священник. Начал меня исповедовать, я ничего не могу сказать, а только: "Грешен, грешен". Священник сделал несколько вопросов, разрешил меня и приобщил Святых Таин. Я успокоился, хотя доктор сказал, что до утра едва ли доживу. Я лег на кровать, накрыли меня одеялом, и я остался один. Вдруг слышу словно какой-то голос с неба: "До-о-он...н...", – это ударили к утрени в женском монастыре, а в душе моей кто-то сказал: "Будешь жив". Мне стало отрадно, и я уснул. На утро мой денщик приходит и подымает осторожно с головы моей одеяло, думая увидеть меня уже умершим, а я ему говорю:

– Ты что, Александр? – Денщик обрадовался и говорит:

– Да Вы живы, Ваше Высокоблагородие?!

– Да, жив. – (Хотя я после этого и лежал два месяца, борясь со смертью). Я велел раскрыть дневное Евангелие и прочесть мне его. Александр взял и начал читать притчу о бесплодной смоковнице: "Во грядущее лето посечеши ю, аще не сотворит плода" (Лк. 13, 9). Я и подумал, что, действительно, я – бесплодная смоковница, хотя и полагал раньше, что имею разные добродетели, ибо был по внешности исправен. И решил я переменить свою жизнь.

23 ноября 1909 г. Понедельник.

Сегодня Батюшка сказал краткое слово, напоминающее нам о нашем высоком иноческом звании, в особенности о соблюдении заповедей о любви, о послушании, о нестяжании. Как на высокий пример исполнения сих добродетелей, Батюшка указал нам на наших великих покойных старцев о. Макария и о. Амвросия, коих память мы сегодня почитаем (День Ангела при крещении). Опять Батюшка благословил прочитать жизнеописание их.

Насколько помню, 19 ноября я увидел, сидя в келии своей, что падает дерево. Я стал смотреть внимательно и увидел, что это дерево тянули за веревку помощник о. эконома с рабочим. Меня словно в жар бросило. Я только что утром слышал, как Батюшка говорил: "Пока я в Скиту, я не дозволю ни одной ветки срубить". Поэтому я подумал, что это делается без ведома Батюшки. И тем более, что про эти деревья мне Батюшка рассказывал летом во время одной вечерней прогулки следующее:

– Вот здесь стоят два-три дерева (липы). Незадолго до моего поступления батюшка о. Амвросий, указывая на эти деревья (тогда их было очень много здесь, целая рощица), заповедал беречь их и сказал: "Приедет барин и будет здесь жить, а в этой рощице будет чай пить". Вскоре приехал я, и меня назначили как раз в этот корпус и, вероятно бы, я пил чай, но их почти все срубили. Остались эти два-три деревца (они находятся за южной стороной нового храма, между двумя корпусами).

И вот я вижу, что эти деревья срубили, теперь там ни одного деревца нет. Я пошел и сказал Батюшке. Батюшка, узнав, призвал помощника о. эконома, сделал выговор, снял рясофор с него и поставил на поклоны в трапезе. Батюшка хотя и покрыл меня, но все-таки догадываются, что сказал я. Быть может, придется и потерпеть какие-либо скорби из-за этого, но я не мог смолчать. Да будет во всем воля Божия!

24 ноября 1909 г. Вторник.

Сейчас на благословении я сказал Батюшке, что нападают, особенно за молитвой, разные помыслы, особенно тщеславные, осуждающие и прочие.

– Да, конечно, нападают, – сказал Батюшка, – вся жизнь инока есть борьба с помыслами, для этого-то и нужна молитва Иисусова.

Кстати уж запишу слова преп. Симеона Нового Богослова о внутренней молитве Иисусовой: "Если кто не соединится с Господом Иисусом здесь, на земле, то никогда не соединится с Ним". Это мы, я и Батюшка, прочли в книге "На горах Кавказа" в том месте, где говорится о необходимости молитвы Иисусовой.

– Это – страшные слова, – сказал Батюшка. – Когда я это прочел еще послушником, я начал искать подтверждения сему, ибо это говорит только один преп. Симеон. И вспомнил текст Евангелия: "Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят" (Мф. 5, 8). Если переставить слова, выходит так: "Бога узрят только чистии сердцем". А внутренняя молитва Иисусова и есть соединение ума и сердца для устремления их к Богу.

Я уже в точности слов Батюшки не помню, а поэтому боюсь писать смело, ибо могу написать что-либо и неправильно.

26 ноября 1909 г. Четверг.

Вчера вечером долго с Батюшкой засиделись – до двенадцати часов. Больше занимались делом. Только под конец Батюшка рассказал про себя, как Господь охранял его от женского пола в миру, как не попустил ему жениться, хотя было много невест.

– Словно мухи на мед, они лезли на меня. Я не был никогда красавцем, правда, не был и уродом. Поэтому я это приписываю тому, что диавол их на меня напускал, ибо у него прекрасное чутье и он чуял, что во мне есть что-то такое, то есть склонность к иночеству, и ему хотелось меня закрутить, но Господь спасал.

27 ноября 1909 г. Пятница.

Я думал, что если бесы могут внушать нам мысли и если душа может слышать слова бесов, то бесы видят и слышат наши мысли. Но Батюшка сказал, что это не так.

– Бесы могут нам внушать мысли, но не могут знать, приняли ли мы их или нет. Поэтому они делают так: внушают нам мысль и смотрят на лицо, желая по его выражению узнать, как отнеслись мы к этим мыслям.

Это мне многое открыло и сделало понятным.

Помню, 23 сентября, когда я с Батюшкой пил утренний чай, он начал говорить так:

– Представьте себе, что какой-нибудь человек семейный, молодой, по ошибке был заподозрен в убийстве и сослан в Сибирь на вечную каторгу. У него осталась молодая жена с маленьким сыном. Конечно, жена знала, что муж ее страдает невинно. Так проходит, положим, тридцать лет. Безвинно страдающий сидит в тюрьме и в узкое окошко видит всегда по вечерам, что дом генерала-губернатора освещается: там идут балы, танцы, пиры, веселье... Но вот прежнего губернатора сменили, приехал новый. По внешности в доме губернатора ничего не изменилось: также идут пиры и веселье. Но вот новый губернатор пожелал основательно осмотреть тюрьму. Окруженный подчиненными, идет он по тюремным заключениям и спрашивает каждого заключенного, за какую вину он здесь находится. Дошла очередь и до этого безвинного страдальца. Молодой губернатор спрашивает:

– А ты за что?

– За убийство, – отвечал тот и не стал оправдываться.

Но что-то губернатор начинает в него всматриваться пристальнее, спрашивает, откуда родом он, где жил, есть ли родные. И из рассказа узнает, что это его отец. Оба бросаются друг другу в объятия. Можете представить себе их чувства?! И мог ли предполагать губернатор, что в этой тюрьме сидит его отец, хотя он и видел эту тюрьму каждый день со своего высокого балкона. А также мог ли предполагать заключенный, что в этом роскошном доме, где каждый день пиры и веселье, живет его сын, которого он оставил ребенком пяти лет? Конечно, сын тотчас же освобождает отца! Делает запросы, справки, и оказывается, что, действительно, он невинно страдал, что убийца – совсем другой человек. Но почему этот заключенный был освобожден? Потому что сын его, когда узнал его, по своей влиятельности и силе повернул дело совсем в другую сторону... Подобно этому, может быть, если сын поступит в монастырь, а родители его уже умерли, вот они и узнают, что их сынок поступил во святую обитель и рады, что есть за них молитвенник. То просфорочку вынет за них, то на панихиде помянет, то еще как помолится, а они все повесточку получают да получают и переходят все к более и более легким мукам, ибо по молитвам Церкви умершие получают облегчение своей загробной участи. А какая польза родителям была бы, если бы он потерял веру в Бога и умер бы с проклятиями на устах?!

Я помню, когда я был маленький, у нас была картина в доме. Она изображала следующее: стоит Петр I Великий, а перед ним на коленях молодой человек, около которого стоит его отец, приговоренный к ссылке в Сибирь за какие-то преступления. Этот молодой человек просит Петра I освободить его отца, ибо он стар, не сможет перенести тяжких трудов, кроме того, в нем нуждается семья.

– Лучше сошли меня в Сибирь вместо отца, ибо я молод, силен и свободен, – говорил юноша. – Петр прослезился и сказал:

– Освобождаю этого человека за то, что у него есть такой сын!

Так мне рассказывал про эту картину мой отец и учил меня молиться за него. Да и вообще учил он меня молиться. Возьмет бывало меня, поставит с собой и велит прочесть "Богородицу", "Царю Небесный" и еще что-либо. Учил меня читать 90-й псалом, и я его тогда выучил наизусть в один день. Конечно, я теперь молюсь за отца каждый день!

Все это мне Батюшка тогда рассказал подробнее, чем я это передал здесь. Да, может быть, что-либо и серьезное выпустил, ибо не надеюсь на свою память, а прошло уже более двух месяцев.

Вечер. Сейчас возвратился от Батюшки. Он говорил мне об о. Анатолии, покойном старце, что тот любил Бога, как только можно было ему любить, и что это чувствовалось всякому, кто к нему приходил.

Коснулись немного молитвы Иисусовой и вообще духовной жизни. Такие беседы я люблю.

29 ноября 1909 г. Воскресенье.

Вчера за бдением Батюшка говорил слово о внешнем и внутреннем монашестве. Говорил хорошо. Указывал на "Поучения преп. аввы Дорофея" как на прекрасную книгу, научающую нас и внешнему и внутреннему монашеству.

– Сначала надо приобрести внешнее монашество или монашеское ученичество, но на этом не останавливаться, а идти далее. Вот преп. авва Дорофей и научает, как соединять одно с другим. Внутреннее монашество есть очищение сердца от страстей при содействии молитвы Иисусовой. Монашеский чин выше царского, ибо царь хотя бы долго процарствовал, все-таки умрет, и царствование его прекращается. А монахи должны быть царями и иереями Бога Вышнего во веки.

5 декабря 1909 г. Суббота.

Припоминается мне Батюшкина беседа о господине Погожеве, известном более под псевдонимом "Поселянин". Он пишет статьи духовно-нравственного содержания.

– Вы себе представить не можете, какая громадная разница между теперешним его лицом и прежним. Ничего нет общего! Я помню, был он у нас в Скиту за трапезой лет 15-17 назад. Я сидел в уголке около портрета о. Паисия Величковского, а он сидел на первом месте около иеромонаха. Я залюбовался им. Не подумайте, что я говорю про телесную красоту, нет, я говорю про внутреннюю красоту, которая выступала наружу в выражении его лица и даже во всех его движениях. Было лето, окна в трапезной были растворены. Он сидел как раз перед окном, спиной к читающему. Помню, подали уже второе или третье, он съел две-три ложки и, положив ложку, устремил свой взгляд в окно. И чувствуется мне, что смотрит он на храм, на чудные сосны, затем поднимает взор еще выше в голубые небеса с мыслью о великом и бесконечном Боге. "Господи, – думаю я, – какой же должен быть внутренний мир этого человека?!" И до тех пор я уже знал его по его сочинениям, а тогда я просто полюбил его. Я попросил у о. Иосифа благословения познакомить меня с ним. О. Иосиф прислал его ко мне в келию, и там была у нас беседа первая и последняя. Вот я ему и говорю теперь, когда он был у меня:

– Вы помните тогдашнюю нашу беседу?

– О, да! Она вся у меня здесь, – он прижал руки к сердцу.

– Помните, я тогда говорил о внутреннем монашестве, которое вам собственно и нравится. Так вот, поступайте к нам в Скит, вам еще не поздно. Но только не думайте, что сразу нужно на небо взлететь и мертвецов воскрешать! Нет, сначала нужно упражняться во внешнем монашестве, перешагнуть его. А приступать сразу к внутреннему нельзя, нужно потерпеть всякие скорби, унижения и озлобления, и внутри себя от диавола, и совне от неразумных собратий. Сначала нужно пройти весь искус. Иногда даже будете чувствовать отвращение и ненависть к монашеской жизни. Нужно испытать борьбу со страстями, стяжать смиренное о себе мнение и многое другое... Поступайте к нам в Скит, дам я вам келейку. Будете ночью выходить любоваться чудным звездным небом... И сами посудите: что принес вам мир? Какую получите вы от него пользу?

– Хорошо... Теперь я буду приезжать в Скит. Ну, а если я поступлю в Скит, то меня заставят бревна таскать, а я этого не могу!

– Нет, вас не заставят бревна таскать прежде всего потому, что вы не сможете ни одного бревна поднять. Послушание всегда дается сообразное с силами.

Видите, вот какие у него в этом дикие понятия о монашеской жизни, хотя про монашество он всю жизнь писал. А почему? Потому что не проходил опытом личным монашеской жизни.

Когда Батюшка кончил говорить, я спросил:

– А что нужно относить к внешнему и что к внутреннему монашеству?

– Над этим вопросом много потрудились и еп. Игнатий, и еп. Феофан. Еп. Игнатий написал об этом статью во 2-м томе, а еп. Феофан отдельную книгу "Внутренняя жизнь". Внешнее монашество – это упражнение в подвигах: пост, бдение, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и прочее. А внутреннее монашество – это борьба со страстями, очищение сердца.

6 декабря 1909 г. Воскресенье.

На днях я был свидетелем благоразумия Батюшки, рассуждения, любви, смирения и... даже не знаю, что сказать. Есть в монастыре монах, уже старый, лет пятьдесят живущий в Оптиной. Мне Батюшка говорил про него, что его не могли смирить ни о. Исаакий, ни о. Досифей, ни теперь о. архимандрит Ксенофонт. На все обличения он отвечал грубостями и дерзостями. Вот на этого монаха поступили к Батюшке жалобы от монастырских братий. Батюшка решился позвать к себе этого монаха. Он пришел. На первое же слово Батюшки он начал говорить дерзости и грубости и даже закричал на Батюшку. Ворча и угрожая, вышел он от Батюшки и ушел. Батюшка позвал казначея и благочинного и сказал им, чтобы с него была снята мантия и даже рясофор. Но монах не послушался и сказал, что не желает этого. Тогда Батюшка сумел так распорядиться, что этот монах пришел неузнаваемый к Батюшке, упал на колени с плачем, прося прощения и благословения, изъявляя покорность. Батюшка тотчас же простил: "Бог тебя простит". – Но монах, не вставая с колен, все просит прощения. – "Бог простит, меня прости", – говорит Батюшка и, успокоив немного монаха, отпустил его.

Когда я вошел, Батюшка сказал мне:

– Это чудо! Слава Тебе, Господи!

Батюшка встал перед иконами и помолился. Всякому понятно, что Батюшка все это делает для пользы братии, то есть смиряет, и утешает, и все другое. А о смирении Батюшки я уж не буду и говорить.

7 декабря 1909 г. Понедельник.

Вечером. Запишу кое-какие Батюшкины слова. Например, однажды он сказал так:

– Долго я не понимал слов псалма: "Глас Господа, пресецающий пламень огня" (Пс. 28, 7). И уже в монастыре я подумал так: мы на земле имеем огонь, пламень которого имеет и жар, и свет. Но между раем и адом огонь разделяется так: свет находится в раю и веселит праведников, а жар без всякого света жжет грешников в аду, ибо пишется, что бездна адского пламени находится во тьме и даже грешник не может видеть никого другого. Господи, спаси и помилуй! Чем хочешь, накажи, Господи, здесь, только помилуй там!

16 декабря 1909 г. Среда.

Много мне Батюшка говорил, а всего записать невозможно. Говорил Батюшка о неизвестности своей смерти и о времени моего пострижения в рясофор и мантию, а, быть может, и посвящения в священный сан.

– Пока я живу, пока я на этом месте, вы будете ровно жить. Через десять лет вы, конечно, встали бы на ноги, но я не надеюсь, что проживу столько. А после меня вам придется потерпеть. Конечно, таких скорбей, как я испытал, вам Господь не пошлет, а придется потерпеть. Вы будете в моем положении, когда все обрушится на вас, но вы не поколеблетесь.

Говорил Батюшка, что надо прямо идти, иметь твердость. Под конец беседы, когда я уже собирался уходить, я сказал Батюшке:

– Батюшка, когда мы уезжали из Скита еще мирскими, вы нам сказали так: "У вас, Николай Никифорович (вы часто ошибались и называли меня Никифоровичем), произволение тверже, и я чувствую, что мне с вами еще придется встретиться на монашеском пути".

– Да, это сбылось уже, мы уже встретились. Дал бы нам Господь идти вместе по монашескому пути, а мы можем вместе идти, дополняя один другого.

20 декабря 1909 г. Воскресенье.

Недавно приходил к Батюшке о. Павел из канцелярии для переговоров о написании письма, кажется, какому-то архимандриту на его вопрос: "В чине пострижения в схиму есть выписка из творений преп. Симеона о том, что всякий не совершившийся этим великим образом, то есть схимой, не монах. Как же подумать о современном монашестве, о тех, которые не приняли схимы, а только мантию, и если здесь какое-либо недоразумение, то как его примирить и разъяснить?" На это Батюшка сказал так:

– Не знаю, насколько верно мое предположение, но я думаю так. Прежде не было никаких рясофоров и мантий, была одна схима. Эти подготовительные степени, то есть рясофор и мантия, учреждены впоследствии, когда монашество уже ослабело. Правда, мантия немного отличается от схимы. А прежде было так: поступает в обитель ищущий спасения, его испытывают некоторое время, и если он оказывается имеющим произволение, если можно ожидать, что из него выйдет монах, то его сразу постригали в схиму. Так что прежде были только два разряда: послушники, то есть испытываемые, и схимники. Отсюда надо и полагать, что не принявший в то время схимы был простой мирянин. Но я вам повторяю, что это мои личные рассуждения…

Затем вскоре после этого я опять заговорил с Батюшкой об этом же.

– Я полагаю, Батюшка, что для разъяснения этого вопроса, – сказал я, – можно обратиться к следующему происшествию: скончались схимонах и послушник. Их погребли как должно. Потом, когда их откопали через некоторое время, то оказалось, что схима надета на послушника, а схимник лежит без схимы. Поэтому, я думаю, что можно быть монахом и не принимая схимы.

– Это значит то, – сказал Батюшка, – что этот послушник проводил жизнь схимонаха, а схимонах жил недостойно своего звания и чина. Но этим схима не умаляется.

Сегодня память св. Игнатия Богоносца. Мне как раз пришлось в книге "На горах Кавказа" прочитать про него, а также и про еп. Игнатия (Брянчанинова). И тот и другой были великие делатели внутренней молитвы.

22 декабря 1909 г. Вторник.

Между прочим, Батюшка сказал:

– Знаете, на местах, где теперь стоят храмы, монастыри и вообще святыни, прежде стояли идольские капища и идолы. Нередко читал в житиях святых так: "Идеже бе капища, создана церковь". Значит, так угодно было Богу для посрамления и смирения гордыни диавола.

А я вспомнил, что был в Москве театр-ресторан "Омон", не знаю, существует ли он теперь. Я про него слышал, что он устроен на месте упраздненного храма. Я это и сказал Батюшке.

– Да, да. Так это и будет в последние времена. Храмы будут разрушены, а на месте их устроены синагоги евреев и буддийские храмы и прочее. <…> Монастыри будут в великом притеснении и гонении. Истинные христиане будут ютиться в маленьких церквочках. Не дай, Господи, дожить до этого времени. А вы доживете, будете в монастырях, которые вообще будут в гонении, а потому и в лишении.

27 декабря 1909 г. Воскресенье.

Вчера утром я пришел к Батюшке после чая. Хотели почитать "На горах Кавказа", но эта книга была у меня в келии. Поэтому мы немного побеседовали. Говорил Батюшка о трудностях спасения в нынешнее время.

– А вы, – сказал Батюшка, обращаясь ко мне, – вы избрали благую часть. Желал бы я видеть вас в рясофоре и мантии, но не знаю, буду ли жив. Тогда (то есть когда получу мантию) будет приложена к вам Царская печать. Тогда уже от вас будет зависеть, сохранить ее или разломать.

Говорили о стихотворении "Величие Богоматери", написанном самим Батюшкой. Это стихотворение очень понравилось редактору – издателю того журнала, куда Батюшка послал это стихотворение для напечатания, и они приписали: "К празднованию дня собора Богоматери 26 декабря". Батюшка сказал даже что-то вроде того, что он будет на Страшном Суде просить Божию Матерь избавить его вечных мук, указывая на это стихотворение.

Но долго не пришлось нам беседовать, сначала сам Батюшка немного прилег отдохнуть, а я сел читать "Отечник" еп. Игнатия (Брянчанинова).

– Это хорошо вы сделали, что стали читать эту книгу. Она составлена так: еп. Игнатий выписывал то, что отвечало на волнующие иноческие вопросы. С этой стороны этот труд его незаменим. Многие недоумения, долго волновавшие кого-нибудь, сразу разрешаются одной выпиской.

Вечером. Благословение всей братии было заочное. А я, как всегда, вошел к Батюшке и, приняв благословение, ушел. Взял с собой я книгу "На горах Кавказа". Давая мне эту книгу, Батюшка сказал: "Идите и насладитесь".

28 декабря 1909 г. Понедельник.

Сейчас приходил к Батюшке монастырский ризничный пономарь. Когда я после его ухода вошел, Батюшка мне сказал:

– Страшные вещи сейчас рассказал он мне, страшные вещи про одного монаха. Что будет тогда, когда Оптина пустынь наполнится такими людьми. Я, конечно, не доживу, а вам придется бороться с этим. Много придется вам пролить крови и слез. Да, много придется вам пролить пота, слез и крови.

Иногда Батюшка говорит, как бы размышляя, предполагая, а иногда твердо, уверенно, и такие слова мне запоминаются более. Так и сегодня особенно ударил на слова: "пролить пота, слез и крови", и даже повторил их. Буди воля Господня!

Вечером. 16 декабря у меня была беседа с Батюшкой (см. 16 декабря). Кое-что из этой беседы я уже записал, теперь хочу еще немного записать.

– Вот я и говорю вам, что нет ничего случайного в жизни нашей, даже то, что кажется пустяком, имеет свой смысл. Я не желал и не искал этого своего положения, не просил и стою на этом посту за послушание. И думаю, быть может, и лучше было бы для меня, если бы я жил в той своей келейке, терпел бы скорбь и творил бы молитву Иисусову. Но если бы я не был начальником Скита, вас бы не приняли в Скит. Но все мне думается, быть может, и даст мне Господь упокоение, когда я займусь приготовлением себя к той жизни исключительно, а теперь это невозможно, весь я разорван по частям: то – то, то – другое. А все-таки я думаю, быть может, сподобит Господь. Я никому не говорил никогда, а вам скажу: когда я ездил к о. Варнаве, он мне многое предсказал, и многое уже исполнилось. Он сказал мне: "Будут тебе все кланяться", – и действительно, кланяются; а потом: "Будешь жить и творить молитву Иисусову". А хорошо бы так.

Вышел я в Скит от Батюшки, иду под впечатлением беседы, а вокруг меня поющая и ликующая ночь. Тихо и ясно. Полная луна освещает наш укромный Скиточек. Все блестит и торжествует. Сосны и все деревья, покрытые белым инеем, недвижно стоят в своем уборе, безмолвии своем, славя Бога. Оба храма, и старый и новый, словно дворцы какие, стоят, облитые лунным светом. Все чудно хорошо!

29 декабря 1909 г. Вторник.

Однажды Батюшка говорил:

– Помните, что подвиг преп. Виталия состоял в особенности в том, что он обращал блудниц на правильный путь жизни. И я не скрою от вас, что ко мне часто приходят блудницы, спрашивая, что делать, а я, что Господь открывает мне и внушает, говорю им, и многие обращаются. Конечно, это Господь обращает их, я являюсь здесь только орудием в руках Господа.

Потом Батюшка сказал:

– Враг ненавидит, когда один относится к другому с искренними чувствами и любовью о Христе. Он всегда старается посеять вражду и разъединение, как ненавистник добра. Вот я и говорю вам, что враг не оставит этих наших отношений – искренних и прямых, как отца к сыну. Ведь он нередко разъединял даже святых. Но я говорю: если между нами будет сохраняться откровенность, простота и искренность, то ничего он не сможет сделать, ибо нашей друг к другу откровенностью будет разрушаться всякая его злоба. Это я считаю нужным сказать вам.

30 декабря 1909 г. Среда.

Сегодня, когда я и Батюшка сидели и занимались, он подсчитывал деньги. Когда Батюшка закончил, он сказал:

– Вот если, быть может, Господу угодно будет возложить на вас иго игуменства или настоятельства – иго хотя и очень тяжелое, но и благоплодное, – то я заранее говорю вам быть очень осторожным и внимательным в денежном деле. Духовное само собой, а это само собой.

Продолжение >>