"Смотри, что дает людям союз любви, мудрый брак. Кто научил мудрости? Кто исследовал таинственное?..

Кто, как не брак, соединил море и сушу влажной дорогой и объединил раздельное друг от друга?"

Вдохновенно и благоговейно восклицал Григорий Богослов, епископ-поэт.

Примером именно такого, "мудрого" брака служит для нас житие муромских чудотворцев, запечатленное в относящейся к XVI веку "Повести о Петре и Февронии", которая представляет собой едва ли не единственный памятник русской агиографии, прославляющий святое брачное житие. Пётр был младшим братом муромского князя Павла, жена которого страдала (так гласит легенда) от нападений блудного беса, являвшегося ей в образе "неприязненного летящего змея". Это мерзкое чудовище и было убито шестнадцатилетним Петром. Пронзенный мечом "неприязненный змей" окропляет юношу своей смертоносной кровью, отчего на теле Петра появляются струпы. В поисках лекаря, который мог бы исцелить его от этих язв, Пётр приходит в далекую рязанскую деревню, где живёт дева Феврония, дочь бортника-древолаза. И вот тут-то автор жития и приходит к мысли о браке как о духовном лекарстве, которым человек исцеляется не только от телесных недугов, но и от душевных изъянов, при том, что сам брак зачастую заключается не только Божиим повелением, но, более того, Божиим принуждением. Коль скоро, по библейским понятиям, "жена есть уготована мужу от века", то, конечно, не вызовет удивления "дерзость" премудрой Февронии, которая угадала в Петре своего суженого и, прежде чем исцелить его, велела передать ему свой "ультиматум": "Если он не возьмет меня в жены, не буду лечить его". Возможно, кто-то и удивится такой, столь не ординарной для целомудренного века смелости, но автор жития явно держит сторону Февронии, полагая, что первым брачное предложение должен делать - независимо от пола - именно тот, кто оказывается более мудрым и более прозорливым. Мудрейшей и прозорливейшей оказалась дева? Тем лучше для неё ("Радуйся, Февроние, яко в женстей главе святых муж мудрость имела еси", - восхваляет ее повествователь). Князь же Пётр, пленник сословной гордыни, с возмущением отвергает дерзостную мысль о "неравном браке": "Како князю сушу древолазца дщи пояти себе жену!" За свое нежелание покориться высшей воле князь Пётр был наказан возвращением своей болезни, и исчезнувшие было струпы появились на его теле снова. Не ведал того молодой князь, что под видом телесного лекарства предлагала ему дева лекарство духовное - тот елей совершенного, нелицемерного смирения, которым помазуется и упраздняется всякий грех. Однако под влиянием охватившей его безысходности Пётр на Февронии все-таки женился и тем получил себе всецелое исцеление от той болезни, которая была для него, как оказалось, "болезнью не к смерти, а к славе Божией".

Следующее испытание ждет не одного только Петра, но уже их обоих: после того, как подневольный жених обретает в заключенном от безысходности браке подлинное счастье, супруги проверяют крепость своего "союза любви, мудрого брака", на который восстали гордые муромские бояре, не желавшие иметь своей госпожой простолюдинку. Но напрасно вынуждали они Петра отречься от своей жены: не пожелав разлучаться друг с другом, супруги покинули город вместе. Но оказалось, что любовь Петра и Февронии была не только их личной святыней, а святыней всего Мурома, утратив которую город утратил и осенявшую его благодать. Нестроения и междоусобные распри среди бояр достигли такой силы, что они были просто вынуждены вернуть (с почетом вернуть!) святых супругов обратно. Приблизившись к концу своего земного бытия, Пётр и Феврония принимают монашеский постриг "в едино время", получая в иночестве имена Давида и Евфросинии и повелевая учредить для себя "в едином камени два гроба". Повелением этим, в сущности, и разрешается неразрешимое будто бы противоречие между браком и монашеством. Супруги, даже и облаченные "во монашеския ризы", желают умереть одновременно не только потому, что они продолжают любить друг друга, но еще и потому, что браком, согласно воззрениям Церкви, муж и жена соединяются "в одно существо - в одного человека с одной душой, но в двух лицах". Ну а если смерть отсекает от единого существа одну часть, одну половину, то как же возможно оставаться при этом в живых второй?

"...О сестра Евфросиния! Хощу уже отоитти от тела, но жду тебе, яко да купно отойдем", - велит передать сестре Евфросинии готовый умереть инок Давид. "Пожди, господине, яко дошию воздух (то есть покров) на святую церковь", - отвечает она. "Уже 6о мало пожду тебе", - зовет ее Давид во второй раз, но Евфросиния еще продолжает свою работу. "Уже хощу преставитися и не жду тебе", - умоляет инок. И на этот раз Евфросиния, воткнув иглу в недошитый воздух, исполняет его просьбу: помолившись, они умерли в соседних монастырях в один день и час. Произошло это в 1228 году, 25 июня (8 июля по новому стилю), когда Церковь и празднует общую память преподобным. И напрасно пытались их, монаха и монахиню, похоронить в разных гробах: их тела чудесно обретались в общем, заранее приготовленном ими, гробе. (Теперь их общая гробница находится в приделе соборного храма Троицкого женского монастыря города Мурома.)"И в будущем веке верные супруги безбоязненно встретятся и будут пребывать вечно со Христом и друг с другом в великой радости", - полагал Иоанн Златоуст, утверждая, что "любовь изменяет само существо вещей", потому что, как говорил апостол, "любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится".